Третья половина жизни - Страница 5

И вот он сидит в своём небольшом кабинете, старший следователь Николай Тихонович Егоров, похожий скорее на озабоченного годовым отчётом бухгалтера, чем на ответственного работника прокуратуры, машинально постукивает пальцами по картонной папке и рассеянно, с неприязнью, поглядывает в окно.

В кабинете он не один. Рядом, пристроившись на краю стола, стремительно строчит в блокноте, делая выписки из пухлого тома следственных материалов, молодой человек с тусклым, словно бы неумытым лицом, в сером пиджачишке, с галстуком под ковбойку и в таких же тускло-чёрных, как и у Егорова, ботинках.

Этот молодой человек – Павел Волчков, корреспондент норильского телевидения, «Паша», как его ласково называют в очередях. И внешне, и по складу мышления он не более притязателен, чем любой из обладателей черных меховых ботинок и таких же стандартных овчинных тулупов с брезентовым верхом (их тоже партиями завозили в Норильск по спецзаказу). Его еженедельные выступления в субботней программе всегда посвящены внутригородским делам – движению автобусов, работе магазинов, недостаткам в снабжении. Темы эти близки и понятны каждому, поэтому Волчков гораздо популярнее в городе, чем другие тележурналисты, подражающие высоколобым обозревателям московского телевидения, передачи которого идут по системе «Орбита».

– И эта сюда попала, надо же! – вполголоса комментирует он свои записи. – А папа-то у неё!.. Опять управление торговли. А я, дурак, пять лет уродовался, пока получил свой диплом!..

Документы, из которых Волчков делает выписки, – материалы следствия по делу группы жуликов, которые торговали фиктивными дипломами институтов и справками об успешной сдаче экзаменов и зачётов (такие справки нужны заочникам, чтобы производство оплатило расходы на дорогу и учебный отпуск). Клиентура мошенников оказалась настолько обширной, что всё расследование заняло больше трёх месяцев, а судебный процесс целую неделю давал обильную пищу толкам и пересудам.

Этому процессу Волчков и собирается посвятить субботний комментарий. Из следственных материалов он выписывает фамилии «потерпевших», не упомянутых на суде или упомянутых вскользь. Материалы предоставлены в его распоряжение Егоровым по указанию прокурора. И хотя самому Егорову это дело обрыдло до последней степени, он терпеливо отвечает на вопросы Волчкова, разъясняет ссылки на статьи Уголовного кодекса, затем его взгляд вновь обращается к окну.

Начало апреля. По календарю – второй месяц весны. В просвете между темно-красными блоками соседних домов сверкает промороженный льдистый наст. Вдалеке, на горизонте, из снежной равнины прорастают каменистые отроги Хараелаха, где-то там, за мертвящей стылостью плоскогорья – Имангда, Макус, 14-й и 15-й гидрологические посты.

Щедро залитый солнцем город и люди, пробегающие по тротуарам в шубах с поднятыми воротниками и в надвинутых на глаза шапках, густые выхлопы машин, тотчас сносимые резким ветром, застарелая куржа на оконных карнизах, – всё это Егорову давно привычно. Но одновременно, как и у всех северян, это полнокровное апрельское солнце невольно вызывает в памяти мягкие весенние дни материка с утренней капелью, с цветением вербы в синих вечерних тенях. Не то чтобы тоскливость, но что-то похожее на чувство обделенности рождает у Егорова обманчивая ласковость этих дней. В Ялту бы такое солнце, думает он (там уже неделю отдыхает его жена с дочками), а вот поди ж ты, пишет жена, дожди…

– Всё. Ну, выдам я им! – Волчков кидает авторучку в нагрудный карман пиджака и с треском захлопывает блокнот. – В субботу, семь тридцать, – напоминает он. – Мы тут подсняли синхрон с вашим прокурором. Экземпляр этот ваш Ганшин! Он угостил меня чёрным кофе. Прокурор с чашечкой кофе, никогда такого не видел. Знаете, чего ему не хватает? Котенка. Чтобы он держал его на коленях и поглаживал, говоря на предмет преступлений и прочих разных вопросов!

Волчков намеренно употребляет неправильные обороты, он разнообразит язык, обиходный и поднадоевший инструмент свой профессии, как шоферы иногда оплетают руль яркими проводками, а слесари вытачивают рукоятки отверток из набора цветных пластмасс.

– А ты много прокуроров видел? – интересуется Егоров, усмехнувшись меткости замечания. И тут же гасит усмешку, он не намерен обсуждать с Волчковым своего начальника.

– Сказать по правде, вообще не видел, ни одного, – признается Волчков с простодушием, подкупающим в его передачах. – И ожидал, что у прокуроров зад – как бы это лучше сказать? – пошире. А вообще-то он вроде бы ничего. Сам позвонил, предложил интересную информацию. Даже поворот подсказал. Прикинуть по этим вот спискам, в какой организации больше тщеславных дамочек, которые не мыслят себя без верхнего образования.

– Кому позвонил – директору студии?

– Мне – персонально. «Павел Филиппович, не посетите ли вы меня как-нибудь на досуге?» «Как-нибудь на досуге!» Конечно, я сразу всё бросил и прикатил. А директору что, сам прокурор дал материал. С него и спрос, если что будет не так.

Несмотря на иронию в тоне Волчкова, чувствуется, что внимание прокурора ему польстило.

– Между нами, Николай Тихонович, это правда, что ваш Ганшин копает под Трушкина?

Егоров молча пожимает плечами, давая понять, что если у прокурора в самом деле есть какие-то счёты с начальником управления торговли, то его это мало интересует.

– Что ж, похоже, что он своего добьётся. Слухи, – объясняет Волчков. – Только слухи. На бюро горкома партии меня не приглашают, рылом не вышел. Но есть у меня некоторых соображений, что так оно и будет. Некоторых неофициальных соображений. Ну, спасибо вам за этих вопросов!

Волчков упаковывается в тулуп и исчезает. Егоров переносит со стола в шкаф папки следственных материалов, место которым теперь в архиве. Глядя из окна, как внизу разворачивается грязно-зеленый «уазик» телестудии, некоторое время думает над словами Волчкова.

Ганшин фигура, действительно, необычная для такого поста, как прокурор города. Тем более в Норильске, где из-за удаленности от Красноярска и Москвы гораздо весомее роль каждого из звеньев, составляющих громоздкий, одновременно взаимодействующий и взаимоборствующий механизм городского управления.

Тридцать семь лет, спортсмен, эрудит, остроумец того образца, что начал штамповаться столичными ВУЗами в середине 50-х годов, когда, поотстав от сверстников, заканчивал своё образование и Егоров. Говорили, что после окончания Ленинградского университета Ганшин работал на материке, где-то в Ставрополье, недолго. В Норильске начинал следователем по особо тяжким преступлениям, следователем, по отзывам, был неплохим. Он был известен в городе как лектор-международник с острым, порой даже слишком своеобразным пониманием многих проблем, как человек с корнями дружеских связей в среде инженерной и творческой интеллигенции гораздо более прочными, чем среди партийных работников и руководителей городских организаций.

Люди его склада и возраста, с их вызывающими очками в тонкой золоченой оправе, с их склонностью к иронии, с их грубой вязки свитерами, верность которым они сохранили со студенческих лет, такие люди давно уже были привычными для Норильска в кабинетах начальников цехов, проектных и конструкторских групп, даже в роли главных инженеров заводов и рудников. И всё же назначение Ганшина прокурором, формально произведенное краем, а фактически по предложению с места, было воспринято в кругах, причастных к таким событиям, как случайность, курьёз, кем-то найденный временный выход из противоречиво сложившейся ситуации.

Но довольно скоро все почувствовали, что маховики механизма, регламентирующие жизнь города, обладают слишком большой инерцией, чтобы можно было приостановить их движение, а тем более повернуть вспять. Время шло, Ганшин прочно обосновался в своём просторном кабинете с окнами, выходящими на Гвардейскую площадь, и покидать его, судя по всему, не собирался. И уж во всяком случае, он не производил впечатления человека, понимающего временность своего положения.