Третья половина жизни - Страница 10

– Вероятно, потому что ствол у карабина слишком длинный, – предполагает Егоров.

– Ствол? – Ганшин не сразу понимает, о чём идёт речь. – Ах да, ствол. Не такой уж длинный, чтобы не дотянуться до курка рукой.

– Какого роста был Нестеров?

– Среднего. Думаю, смог бы дотянуться… Словом, на все эти вопросы вам и предстоит дать ответ. Приступайте. Всё, что у вас в работе, передайте в отдел. Сами решите кому. Желаю успеха.

Егоров пожимает узкую сильную руку Ганшина, встаёт, но уходить не спешит.

– Два вопроса, – говорит он. – Объяснить задание – на это нужно десять минут. А я здесь уже час. Значит ли это, что у вас есть ко мне вопросы, которые вы не можете задать прямо?

– Да, – помедлив, признаёт Ганшин. – Но только потому, что вы не сможете ответить на них при всём вашем… э-э… желании.

– А вы попробуйте.

– Хорошо… Кто вы такой, Николай Тихонович? Что вы представляете собой как человек?

Егоров молчит.

– Каковы ваши потенции как общественного деятеля? В той мере, в какой ответственный работник прокуратуры не может не быть общественным деятелем?

Егоров молчит.

– Достаточно? – спрашивает прокурор.

– Нет.

– Я вижу, что вы не любите неопределенных ситуаций и умеете их прояснять. Что ж, скажу больше – но только то, что… э-э… могу сказать. Мне предложено подумать над возможностью использовать вас на другой работе, по характеру лишь косвенно связанной с вашей… э-э… профессией.

– Разве выбор работы не моё личное дело?

– В пределах, допускаемых партийной дисциплиной.

– Теперь понятно. Второй вопрос. Вы упомянули о Нине Уразовой. Так, кажется, её фамилия? В связи с этим, – кивает Егоров на архивную папку.

На лице Ганшина появляется ироническая усмешка.

– Николай Тихонович, но это же только слухи! Насколько я понял… вернее, насколько вы мне дали это понять, не в ваших правилах… э-э… использовать их в работе. Или я неправильно вас понял?

Вячеслав Николаевич Ганшин, прокурор города Норильска, верен себе: последнее слово остаётся за ним. Егоров собирает со стола бумаги и выходит из кабинета. Вернувшись к себе, достаёт из шкафа новую папку и начинает заполнять формуляр.

«Номер дела…»

«Дело начато…»

Из коридора доносится дробный стук каблуков, дверь открывается и слегка запыхавшаяся секретарша прокурора со словами «Вячеслав Николаевич велели вам передать» кладёт перед Егоровым листок.

Машинописный, довольно слепой экземпляр. В углу: «Для обсуждения. Текст надписи на памятном камне на Гвардейской площади. Проект».

Ниже – заглавными буквами:

Ещё ниже – острым и словно ироничным почерком прокурора:

«К вопросу о компетентности. Как вы это оцениваете?»

– Спасибо, можете идти, – говорит Егоров секретарше.

– Вячеслав Николаевич велели показать и вернуть.

– Тогда подождите.

Егоров переписывает текст на бумажную четвертушку и только после этого отпускает секретаршу. Затем возвращается к прерванной работе.

«Дело начато…»

«Месяц и число: 2 апреля».

«Год: 1967».

«Дело окончено…»

В гидрогеохимическом отряде Норильской экспедиции, который в начале апреля 1967 года забросили на Имангду, было шесть человек: начальник отряда, кандидат наук Андрей Павлович Щукин, инженер-геолог Игорь Хазанов, старший техник Валерий Леонтьев, студентка-практикантка Ленинградского университета Ольга Новикова и два рабочих – молодой парень, недавно отслуживший срочную Григорий Задонский и пожилой тундровик Иван Мартынович Чесноков, которого все называли по отчеству, Мартынычем. Он выполнял обязанности завхоза и радиста отряда. Седьмым стал Егоров, которого Щукин представил как сотрудника контрольно-ревизионного управления горисполкома.

Экспедиционный «УАЗ-санитарка» с металлическим кузовом оказался до отказа забит отрядным скарбом – мешками с крупами и сахаром, ящиками с говяжьей и свиной тушёнкой, картонными коробками с макаронами и чаем, раскладушками и спальными мешками, связками лыж и бамбуковых лыжных палок, которых хватило бы человек на двадцать.

– Куда столько? – удивился Егоров.

– Про запас, – объяснил Мартыныч. – Наст, он дерево режет, как наждак. И на случай, если кто лыжи сломает. Пешком не больно-то походишь.

Ещё было несколько ящиков с пустыми пивными и винными бутылками.

– Это для проб воды, – пояснил Егорову начальник отряда.

С особой осторожностью в «санитарку» погрузили ящик водки. Мартыныч устроился в кабине рядом с водителем, а в кузов с трудом запихнули Задонского. Остальным пришлось добираться до аэропорта Валёк на рейсовом автобусе.

В первый день не улетели – не было вертолётов. На второй тоже не улетели – вертолёты были, но не подвезли горючку. Только утром третьего дня, когда от ящика водки, припасенной для экстренных случаев на маршрутах, осталось не больше половины, начальник службы перевозок оглядел неподвижные тела в спальных мешках, лежащие в зале ожидания вокруг груды экспедиционного имущества, и скомандовал:

– Подъём, геологи! Транспорт подан. Или вы собираетесь здесь жить?

Опохмелились уже в вертолёте. Внизу тянулась тундра с ослепительно сверкавшим на солнце снегом, словно заштрихованная редкими лиственницами. Через час «Ми-8» сделал круг над посёлком из четырёх десятков домов с трубами, из которых не поднималось ни одного дыма, с нетронутыми ни единым следом проездами между домами. На краю посёлка, возле единственной живой избы, чернели несколько человек, приветственно махали руками.

– Гидрологи! – прокричал на ухо Егорову Щукин, перекрывая грохот двигателя.

Вздымая тучи серебристой снежной пыли, в которой на миг появилась радуга, вертолёт приземлился неподалёку от избы. Члены отряда с помощью гидрологов быстро выгрузили всё из трюма и только потом, когда вертолёт взлетел, начали здороваться с удивившим Егорова радушием: жали руки, обнимались, хлопали друг друга по спинам. При том что знакомы до этого не были. Кроме, может быть, Мартыныча, который работал на Имангде ещё в те времена, когда здесь вели разведочное бурение геологи.

На правах человека бывалого, он и взялся командовать. Из всех пустых домов выбрал просторную избу, сложенную из бревен лиственницы. Объяснил:

– Здесь контора была. И начальство жило. Самый теплый дом, не сомневайтесь, сам в нём жил.

В центре самой большой комнаты стояла ржавая буржуйка с жестяным дымоходом, выведенным в окно с грязными стёклами. Второе окно было забито фанерой и рубероидом, щели тщательно законопачены шлаковатой. Было ещё несколько комнат, поменьше, все без дверей. Егоров догадался, что двери сняты для того, чтобы комнаты обогревались теплом от буржуйки. Пока перетаскивали экспедиционный скарб от вертолётной стоянки, двое гидрологов приволокли от своей избы несколько вязанок дров, раскочегарили печку. В дымоходе загудело, промороженный дом стал медленно наполняться теплом. Грязные стекла плохо пропускали солнечный свет, в комнате стоял полумрак. Принесли две керосиновые лампы-трёхлинейки, при их свете выложили на дощатый стол консервы, выставили последние бутылки водки.

– Завязывать не пора? – полюбопытствовал Егоров у начальника отряда.

– Завяжут, – отозвался Щукин. – Водка кончится и завяжут. Здесь не сгоняешь за добавкой. Сто двадцать километров до ближайшего гастронома.

Люди за столом различались внешностью и одеждой. Куртки и ватники гидрологов были замызганы, а лица с грубым загаром обросли бородами, у кого густой, у кого жидкой, клочками. Одежда геологов была ещё необмятой, лица бритые и бледные после долгой зимы. Единственная девушка в мужской компании – студентка, помнил Егоров – держалась замкнуто, почти не пила и быстро ушла спать. Инженер-геолог Хазанов устроил её в одной из комнат и вернулся к столу.