Третья дорога - Страница 21

— Арестуйте вот этого длинного, он всегда без билета ездит!

Контролер стоит перед нами и терпеливо ждет.

Наконец даже пассажиры в вагоне не выдерживают и начинают возмущаться:

— Человек на работе, а они хахалятся!

— Молодежь нынче пошла!

— И еще девочка, главное, с ними!

— Да теперь девочки еще почище!

Мне уже немного не по себе от подобного развлечения. Будь билеты у меня, я бы давно их показал. Но билеты у Вадика. А он продолжает рыться в карманах, извлекает оттуда расческу, пуговицу, несколько медных монет, использованный билет в кино, мятый носовой платок, перочинный нож… Причем каждый раз он пожимает плечами и удивленно закатывает глаза — как клоун в цирке. Глядя на него, ребята так и покатываются с хохота.

Конечно, в одиночку каждый из нас наверняка бы не стал затевать подобных представлений — просто побоялся бы, да и к чему… Вместе — дело другое. Мы все словно подогреваем, словно подстегиваем друг друга.

И вдруг я вздрагиваю и чувствую, как все внутри у меня холодеет. С передней площадки на меня смотрит отец.

Я отодвигаюсь, я стараюсь спрятаться за Эрика, и тут же понимаю, что ошибся. Это вовсе не отец. Просто незнакомый мужчина в черном пальто и шляпе, даже ни капли не похожий на моего отца. Да и с чего бы отцу оказаться сейчас здесь, в трамвае? Вот уж поистине — у страха глаза велики… Я-то хорошо представляю, что бы сказал мне отец, если бы увидел эту сцену!

Наконец Вадик все же извлекает билеты и говорит, по-прежнему кривляясь:

— Вы уж извините, мамаша… Бывает… склероз…

— Если бы я была твоей мамашей, — мрачно отвечает контролер, — я бы тебя выпорола. Понятно, сынок?

Пассажиры смеются. Вадик на минуту замолкает, а потом кричит, уже вслед контролеру:

— Вы не имеете права грубить! Дайте жалобную книгу!..

Вот и кольцо.

Мы выбираемся из трамвая и идем по Приморскому парку Победы.

Стоит ясный осенний день, в воздухе пахнет холодом и прелыми листьями. Хороший у нас все-таки стадион, лучше, наверно, не найдешь ни в одном городе! Когда мы поднимаемся и взгляду открывается Финский залив и свежий ветер ударяет в лицо, у меня сразу исправляется настроение. Отсюда, сверху, очень интересно наблюдать за яхтами и на парк Победы смотреть тоже очень интересно. Видно, как по тропинкам, по аллеям стекаются маленькие фигурки на главный проспект, ведущий на стадион, — людей много, точь-в-точь как на демонстрации. Сначала они идут не спеша, потом, чем меньше остается времени до начала матча, все быстрее, быстрее, совсем как в кино, в старых немых фильмах — на перроне перед отходом поезда, и, наконец, уже почти бегут, словно ими командует, их подгоняет кто-то невидимый.

«Около сорока тысяч зрителей стали вчера свидетелями на редкость бесцветной игры. Случайные, сумбурные атаки нападающих обеих команд не принесли результата, и к концу матча счет не был открыт. 0:0», — так написали на другой день газеты об этом матче.

Обычно я очень люблю читать газетные отчеты о футбольных встречах, которые видел сам, и читать и сравнивать, и выискивать неточности. Но в этот раз и сравнивать было нечего. «На редкость бесцветная игра», — точнее не скажешь. Ну хоть бы 2:2 или 1:1 — мне очень нравится смотреть, как забивают мячи, а тут 0:0, ни одного гола не смогли забить, мазилы!

Поэтому обратно мы возвращались совсем не так весело, как шли на стадион.

У выхода, возле касс, мы вдруг натолкнулись на брата Вадика. Кажется, он был уже навеселе.

— Аа! — закричал он. — И вы здесь! Вася, знакомься, это, так сказать, наша смена.

Рядом с ним стоял мужчина в синем плаще. Он улыбнулся и посмотрел на нас. Что-то очень знакомое было в его лице. Широкий, слегка приплюснутый нос, белозубая улыбка…

Вадик незаметно кивнул в его сторону и как-то особо значительно подмигнул нам.

Ну, конечно, как же я не узнал сразу! Это был Тимофеев, Василий Тимофеев, очень известный еще год-два тому назад футболист, один из лучших защитников. Сколько раз я видел его фотографии! «Тима» — так звали его болельщики. Когда он выходил наперерез вырвавшемуся вперед нападающему, весь стадион кричал: «Ти-ма, да-вай! Да-вай, Ти-ма!»

Конечно же, это был он. Брат Вадика суетился возле него и торопливо сыпал словами:

— Разве ж это игра? Вот раньше, бывало, правда, Вася? Я, помню, раз вышел на самые ворота, понял? А на меня сразу два защитника, понял? А я между ними и мяч через себя перекинул — что тут было!

Мы все сбились вокруг Тимофеева и так и шли по аллее толпой — всем хотелось идти рядом со знаменитым футболистом.

— Эх, ребята, не устроилась у меня жизнь, — говорил брат Вадика, — не повезло мне. Вот Вася не даст соврать, я ведь тоже мог в команде мастеров играть, по заграницам мог ездить! Ведь какой у меня удар левой был! Правда, Вася?

— Правда, правда, — рассеянно сказал Тимофеев.

— А вот не повезло. Это уж точно говорят — кому какая удача выпадет в жизни…

Обычно каждый раз, когда брат Вадика, подвыпив, заводил свои жалобы, я думал: для чего он живет, для чего живут такие люди?

Вообще последнее время меня часто одолевали подобные вопросы: для чего живет тот или другой человек, для чего живу я? В чем смысл? Вот если спросить его, что он ответит? Ну, ученые, писатели великие, врачи, это понятно зачем. А такие, как брат Вадика? Днем он ходит на работу, которую не любит, вечером играет в домино или пьет водку и вечно жалуется на свою жизнь.

А какая у него цель в жизни, какой смысл? Кто может сказать?

Иногда мне даже становится страшно — у меня пока еще тоже нет в жизни никакой определенной цели, никакого сильного увлечения. А вдруг и не будет? Неужели и у меня может сложиться жизнь так же бессмысленно и я тоже потом буду жаловаться и уверять всех, что мне просто не повезло?

Но в этот вечер, после футбола, я вовсе и не думал ни о чем подобном. Я первый раз в жизни шел рядом с футболистом, которого знают десятки, сотни — да что там сотни! — тысячи людей! Болельщики, обгоняя нас, оборачивались, смотрели на Тимофеева и многозначительно переговаривались между собой. А один мужчина в очках даже наклонился ко мне и спросил шепотом:

— Простите, это правда тот самый Тимофеев, я не ошибся?

И я небрежно ответил:

— Да, тот самый.

Я даже не представлял никогда раньше, что это так приятно: идти рядом со знаменитостью и делать вид, что для тебя это привычно, ничего особенного, и ловить на себе любопытные и завистливые взгляды…

Ребята осмелели и наперебой задавали Тимофееву разные вопросы: и кто, по его мнению, войдет в сборную, и правильно ли сегодня судья определил офсайд, и какая команда в этом году вылетит из класса «А», — и он отвечал нам, он разговаривал с нами, как равный с равными, видно было, что он привык быть в центре внимания и давно уже научился держаться просто и естественно.

Больше всего я боялся, что вдруг сейчас он скажет: «Ну, пока, ребята, я пошел» — и свернет, исчезнет в толпе, и тогда сразу станет ясно, что никакие мы не знакомые, а только случайные попутчики, шли вместе, пока было по дороге, а как дороги разминулись, так и все — до свидания! Но, видно, он не торопился: уже осталось позади и трамвайное кольцо с толпой болельщиков, осаждавших вагоны, и троллейбусная остановка с бесконечной очередью, а он все шел вместе с нами.

Я думал, как удивятся завтра все в классе, когда я расскажу, что познакомился с самим Тимофеевым. Ведь не поверят, гады! Ни мне, ни Алику не поверят, скажут: разыгрываем, сговорились…

— Сейчас бы кружечку пивка холодненького, в горле пересохло, — сказал брат Вадика и просительно посмотрел на Тимофеева, видно, у него самого уже не было денег.

— Хорошо бы! — засмеялся Тимофеев и развел руками. — Да вот я тоже на мели… Без копейки…

Я почувствовал, как у меня от волнения заколотилось сердце.

— У меня есть деньги! — радостно выкрикнул я. — У меня есть… Пожалуйста, — повторил я, со страхом ожидая, что сейчас они откажутся, решат, что неудобно пить пиво на деньги мальчишки, школьника. Но Тимофеев переглянулся с братом Вадика, потом посмотрел на меня, улыбнулся широко и белозубо, по-тимофеевски, в точности, как на фотографии, которая висела в витрине фотоателье на Невском.