Третий возраст - Страница 14

Мадемуазель Кора пьёт вино и дружелюбно смотрит на Жана.

МАДЕМУАЗЕЛЬ КОРА.

Ты уже подумываешь меня бросить?

Жан весь сжался.

ЖАН.

Что у вас было с месье Соломоном?

МАДЕМУАЗЕЛЬ КОРА.

Это было так давно. У нас был роман ещё до войны. Теперь мы просто друзья. Он был безумно в меня влюблён. И страшно меня баловал: меха, украшения, автомобиль с шофёром… В сороковом, когда немцы подошли к Парижу, он достал визу в Португалию, но я не захотела ехать с ним, и он остался. Укрылся в подвале на Елисейских полях и просидел там четыре года. А когда я влюбилась в Мориса, ужасно на меня обиделся. Он вообще, если хочешь знать, неблагодарный, жестокий человек, хоть по нему и не скажешь. Так он меня и не простил. А ведь он мне обязан жизнью.

ЖАН.

Как это?

МАДЕМУАЗЕЛЬ КОРА.

Я же его не выдала. Знала, что он скрывается в подвале на Елисейских полях – и не выдала. А мне стоило только слово сказать… Морис занимался розыском евреев, так что одно слово… Но я молчала. Потом, когда у нас был разговор с месье Соломоном, я ему так и сказала: вы, месье Соломон, неблагодарный человек – я ведь вас не выдала. Он побелел как полотно. Я даже испугалась, не стало ли ему плохо с сердцем. Но ничего подобного, он, наоборот, вдруг так и зашёлся смехом. Смеялся – смеялся, а потом указал мне на дверь: прощай, Кора, я больше не хочу тебя видеть. А много ли, ты знаешь людей, которые во время оккупации спасали евреев?

ЖАН.

Не знаю, мадемуазель Кора, меня, слава богу, тогда ещё не было на свете.

МАДЕМУАЗЕЛЬ КОРА.

Ну вот, а я спасла. И это при том, что я любила Мориса как сумасшедшая и сделала бы что угодно, чтобы доставить ему удовольствие. А я молчала целых четыре года, знала, где он скрывается, и не сказала.

ЖАН.

Вы его навещали?

МАДЕМУАЗЕЛЬ КОРА.

Нет. Я знала, что у него всё есть. Консьержка этого дома приносила ему еду и всё прочее. Наверно, он ей отвалил приличный куш.

ЖАН.

Почему вы так думаете? Может быть, она это делала просто из добрых чувств.

МАДЕМУАЗЕЛЬ КОРА.

Тогда каким образом она вдруг сразу после войны открыла шляпный магазин на улице Ла Боэти? На какие деньги?

ЖАН.

Может, он просто отблагодарил её, уже потом.

МАДЕМУАЗЕЛЬ КОРА.

Ну, меня он, во всяком случае, никак не отблагодарил. Единственное, это когда у меня после Освобождения были неприятности из-за Мориса, он явился в комиссию по чистке, куда меня вызвали, и сказал им: "Не трогайте её. Мадемуазель Кора Ламенэр знала, где я скрывался четыре года, и не выдала меня. Она спасла еврея". Потом опять захохотал как ненормальный и ушёл. Между нами была большая разница в возрасте. Двадцать лет – тогда это было гораздо больше, чем сейчас. Сейчас ему восемьдесят четыре, а мне… Это уже не такая большая разница.

ЖАН.

Вы и сейчас намного моложе его, мадемуазель Кора.

МАДЕМУАЗЕЛЬ КОРА.

Нет, сейчас не то, что раньше. Он живёт один. Так и не полюбил никакую другую женщину. А простить меня не может. За то, что я его бросила. Но я если влюбляюсь, то без памяти. Сначала я не знала, что Морис работает на гестапо. Когда любишь человека, ничего о нем не знаешь. Он держал бар, и туда заходили немцы, как в любой другой. Я смотрела только на него, а когда так смотришь, ничего не видишь. В него два раза стреляли, но я думала, что это связано с какими-то делами на чёрном рынке. В сорок третьем я узнала, что он занимается евреями, но тогда это было легальное занятие, как все, так и он. Но даже когда узнала, про месье Соломона ничего не сказала, хотя, говорю же, ради Мориса сделала бы что угодно. Соломону этого не понять. Это каменный человек. Когда любит, жалости не ведает. Знал, что я бедствую, и в отместку назначил пенсию.

ЖАН.

Вы ему написали, что сидите без гроша?

МАДЕМУАЗЕЛЬ КОРА.

Я? Нет. У меня есть гордость. Он узнал случайно. Я устроилась прислугой в туалет при пивной на улице Пюэш. Зазорной работы не бывает. И всё надеялась, что на меня наткнётся какой-нибудь журналист и напишет: так и так, Кора Ламенэр служит мадам пипи… ну, ты понимаешь… и моё имя опять всплывёт, и это даст мне новый толчок – бывает же! Три года я там проработала, и никто на меня не обратил внимания. И вдруг однажды сижу я при своём блюдечке и вдруг вижу: по лестнице спускается месье Соломон – зашёл по нужде. Прошёл мимо меня не глядя – они все вечно спешат. Я думала – умру. Двадцать пять лет я его не видела, но он совсем не изменился. Поседел, конечно, и бородку завёл, но всё тот же. Бывают такие люди: чем больше стареют, тем больше становятся похожи на себя. Те же черные искрящиеся глаза. Прошёл и не заметил, очень элегантен, шляпа, перчатки, тросточка, прямо принц Уэльский. Я знала, что он отошёл от брючных дел и занялся SOS, настолько он был одинок. Уж как мне хотелось его окликнуть, но у меня есть гордость - я не могла ему простить ту неблагодарность, когда я его спасла от гестапо. Ты представить себе не можешь, каково мне было на него смотреть. Он как был, так и остался царём Соломоном, а я, Кора Ламенэр, стала мадам пипи. Мадам пипи, что тут скажешь. Нет конечно плохой работы не бывает, но у меня было имя, благосклонность публики, так что… Понимаешь?

ЖАН.

Понимаю.

МАДЕМУАЗЕЛЬ КОРА.

Не передать, что я чувствовала, пока месье Соломон мочился рядом со мной, в кабинке. Чуть не сбежала. Но мне было нечего стыдиться. Я наспех привела себя в порядок. Скажу тебе честно, во мне вдруг вспыхнула надежда. Мне было тогда всего пятьдесят четыре года, и я ещё была хоть куда, а ему как-никак семьдесят четыре. Недурной шанс. Мы могли бы снова жить вместе. Ты ведь меня уже знаешь – я страшно романтична, и сразу загорелась. Всё начать сначала, всё исправить, свить гнёздышко где-нибудь в Ницце. Ну, я, значит, почистила пёрышки. Встала, жду его. И вот он вышел из кабинки, увидел меня и замер – я думала, упадёт. Стоит, судорожно сжимает свою тросточку и перчатки. Смотрит и слова не может сказать. И тут я его добила. Улыбнулась, села и подвинула ему блюдечко с однофранковыми монетками. Вот когда он и вправду пошатнулся. Стал весь серый и как загремит: "Что?! Вы?! Здесь?! Не может быть! Боже правый!" А потом перешёл на шёпот: "Кора? Это вы? Мадам пипи! Я брежу, я брежу!" У него таки подкосились ноги, и он с размаху сел на ступеньку. А я сижу себе, руки на коленках и улыбаюсь. Вот это победа! Он вынул платок и трясущейся рукой утёр лоб. "Нет, – говорю я ему, – нет, месье Соломон, вы ничуть не бредите, совсем даже наоборот". Спокойно так говорю и даже перебираю монетки на блюдечке. А он все бормочет: "Мадам пипи! Вы! Кора Ламенэр!" И вдруг, ты не поверишь, у него по щеке скатилась слеза. Потом он встал, схватил меня за руку и потащил по лестнице наверх. Мы сели за столик в уголок и стали разговаривать. Вернее разговора-то никакого не было: он всё не мог опомниться, а я уже всё сказала. Он выпил воды и пришёл наконец в себя. Быстренько купил мне квартиру, назначил приличную пенсию. А что касается остального…

ЖАН.

(в сторону)Остальное премудрый Соломон препоручил мне. Я был предусмотрен весь, с потрохами.

МАДЕМУАЗЕЛЬ КОРА.