Третий фланг. Фронтовики из будущего - Страница 9

— Ты, сука гэбэшная, если хоть пальцем своим сраным Аню тронешь, я тебя зубами на куски разорву, тебя и всю семью твою гребаную. «Видно, сильно я его за живое зацепил, когда про немцев разговор шел, он спокойный был, а как девки коснулось, аж позеленел. Хотя, надо с ним аккуратнее, этот и вправду разорвет зубами. Опять сердце схватило, старый стал я для этой работы, но отсюда просто так не уходят. Надо держаться, иначе никак».

— Ну, видишь, сам все скажешь или у Ани спросим.

— Пошел ты на хер! Там люди гибнут, а я вместо того, чтобы воевать, сижу и слушаю твой бред. Гражданин старший следователь, ты, случаем, не обкурился с утра?

— Я с восьми лет курю, но это к делу не относится. Значит, взял ты все то, что хотел передать врагу, сел в танк и поехал к месту встречи. Ладно, сам сволочь, на хрена ребят-то за собой потащил, которые в танке сгорели. Ты их застрелил, вместе с немцами сымитировал бой, и все, концы в воду. Нет, даже не так, ты взял с собой своих агентов, показать: вот, мол, какой я молодец, сам пришел, артефактов целый мешок принес, да еще и людей привел. А в танк вы пленных засунули и сожгли их там. Трупы-то все равно не опознаешь. Так все было на самом деле. Сколько, ты говоришь, в плену был?

— Почти две недели.

— Как раз хватило времени все подробно рассказать и разработать план твоей дальнейшей работы у нас в тылу. И все хитро придумали, прямо как дети. «Сын» там якобы случайно оказался, и немцы, эти, как вы там, у себя-то, говорите, а, вспомнил, — лохи. Слово-то какое-то выдумали специальное, затейники, мать вашу. Ага, не знают они, кто это у них в сарае живет. Там, сам знаешь что, у твоих новых хозяев на каждого нашего генерала досье больше, чем все собрание сочинений Ленина. Они знают, в каких носках сегодня Берия ходит, а ты говоришь, его и не узнали.

— Что же у вас так хреново контрразведка работает, делом бы занялись лучше, а то сказки мне рассказываешь.

— Это не твоего ума дело, чем мне заниматься. Что партия прикажет, то и буду делать. Сейчас она приказала с тобой разобраться, я и разбираюсь. На работы, бензин грузить, вас случайно направили и монтажку пропавшую не заметили. Кругом одни прям эти – лохи. Не солдаты, а детский сад на прогулке. Из сарая вы как вылезли?

— Подкоп сделали.

— А раньше не копалось, земля была шибко мерзлая или только в эту ночь догадались немцы лопату вам выдать. Часовой, который вас охранял, он спать пошел или помогал копать с другой стороны. Ха… Танки, конечно же, не охранялись и все как один были открыты, прям подходи и выбирай какой больше нравится.

— Часовой был, я его снял.

— Девок снимай, съемщик тоже мне. Раненый, после контузии, в плену кормежка никакая, целый день работал, подкоп ночью копал. А потом взял и снял немца, как ни в чем не бывало. Вот это солдат, вот это герой. Эх, если бы у нас все такие были бы, война бы уже закончилась в Берлине.

— Закончилась бы она, допустим, не в Берлине, а в Нью-Йорке или в Лондоне. Не так быстро, конечно, как хотелось бы, но уж точно быстрее бы чем сейчас.

— Ты там понаписал, война закончится в сорок пятом, но потом у нас в стране будет все плохо. Это тебе немцы дали задание пораженческие настроения распространять или сам догадался? Погоня шла за вами и не успела. Эко вы быстро на танке ночью по лесу ездить научились. А у немцев, как назло, связь пропала, предупредить не могли никого, патрули и засады с вашего пути разбежались. А знаешь ли ты о том, что немцы на ушах стояли все это время? Из-за вас и сорок второй стрелковой. А куда делось дежурное подразделение немцев, которое сразу должно было за вами погнаться? В туалет все пошли, понос у них? Нет! Они в воздух постреляли для вида, пошумели и доложили об успешно проведенной операции. Думали, тут у нас дураки сидят. Нет, дураки у нас сидят на Колыме. Наверно, уже представил, как тебе сам товарищ Сталин орден вручает и благодарит за спасенье сына. А ты его в этот момент раз, и ножом по горлу. Такое задание у тебя было, да? Не хочешь сознаваться, не надо. Сами все раскопаем. Не ты первый, не ты последний. Иди, посиди, подумай и расскажи, как на самом деле все было. Тебе же легче будет. Будешь себя хорошо вести, может, и свиданку организую с твоей Аней. И нечего на меня так зыркать, как Ленин на буржуазию.

Арестованный ничего не ответил, только усмехнулся и уставился в стенку за спиной майора Старчука. С таким дело не сваришь. Говори – не говори, а как горохом об стену.

Старчук нажал неприметную кнопку, открылась дверь, и вошел сержант.

— Вызывали товарищ майор?

— Да, уводи арестованного.

Привычным движением вытряхнул папиросу из пачки. Прикурил и задумался. Так он сидел несколько секунд, пока горящая спичка не обожгла пальцы. Твою мать, надо писать отчет, а что писать – непонятно. Признался бы сразу, что немецкий шпион, все было бы намного проще. Не признается, однако, выбивать показания нельзя, правду им надо. А где ее взять-то, правду ту, если привыкли говорить и писать не правду, а то, что партия прикажет. Ладно, будем думать, авось что-нибудь да получится.

…После того как за Старчуком закрылась дверь, Берия взял трубку телефона внутренней связи, привычного диска для набора номера не было, телефон предназначался только для разговора с секретарем.

— Сергей, пригласи ко мне завтра к восьми тридцати майора госбезопасности Ярошенко, и пусть он подготовит подробный отчет по делу Соджета.

— Будет сделано, товарищ народный комиссар! — бодро отрапортовал секретарь.

«Попробовал бы ты не сделать, — мрачно подумал хозяин кабинета, кладя трубку. — Я тут три года порядок навожу. Сейчас уже нормально работают, а поначалу вообще ужас был. Так, что у нас дальше по плану на сегодня…»

В своей работе нарком придерживался четкого планирования, систематизации и порядка и требовал от подчиненных того же. Не терпел в работе бардака и разгильдяйства. В наркомате даже ходили слухи, что аресты и расстрелы происходят исходя из утвержденного наверху плана. Якобы даже были случаи, когда кого-то арестовывали просто для выполнения показателей, а расстрел заменяли тюрьмой, потому что норма по расстрелу уже выполнена. Скорее всего, такое происходило вследствие косности самой системы и недалекости, а иногда – и откровенной тупости отдельных руководителей среднего и нижнего звена. Надо отдать должное Берии, как бы его ни называли за глаза, при нем количество арестов и расстрелов резко сократилось. Из органов выгоняли, а иногда и сажали самых ретивых последователей Ежова и Ягоды. С его приходом многие сотрудники вздохнули с облегчением – теперь можно было не бояться партийных функционеров, которые ничего не понимали, но активно вмешивались в работу всех отделов наркомата.

На следующий день, ровно в восемь тридцать, в кабинете у главы наркомата зазвонил телефон, тот самый – без диска. Берия неспешно потер виски, зевнул, потянулся. Ужасно хотелось спать, двое суток без сна – это не очень приятно. Снял трубку.

— Товарищ народный комиссар, к вам Ярошенко с докладом, — сказала трубка голосом усталого секретаря. Он тоже не спал две ночи.

— Пусть заходит, кстати, я к одиннадцати в Кремль поеду, распорядись насчет машины, и пока меня не будет, до четырех часов можешь отдохнуть. Ты мне в работоспособном состоянии нужен.

Открылась дверь, и в помещение вошел майор госбезопасности, в руке он держал черную папку.

— Здравия желаю, товарищ народный комиссар.

— И вам не болеть, товарищ Ярошенко, проходите, присаживайтесь, — указал на ближайший стул хозяин кабинета.

В общении с сотрудниками Лаврентий Павлович иногда отходил от официальных уставных штампов. Для него важнее было содержание беседы, а не форма подачи и соблюдение различных протоколов и правил. «Политесами пусть Молотов занимается, он у нас дипломат, вот пусть протоколы и соблюдает. Нам некогда, нам работать надо, писать эти самые протоколы».

Точно неизвестно, говорил ли это Берия на самом деле или нет, но людская молва приписывает эти слова ему. К подчиненным он всегда обращался на «вы», по званию или по фамилии. К тем, кого знал лично – по имени и отчеству. Это означало, что человек так же может обращаться к нему. «Ты» – говорил только либо своему непосредственному окружению: секретарь, водитель, охрана, либо когда был очень зол на кого-то. Такое обращение считалось очень дурным знаком, предвещавшим увольнение виновного с занимаемой должности, а при самом плохом раскладе даже возможный арест.