Третий день зимы - Страница 10
Сознание никак не покидало Эверморн, позволяя ей отчётливо чувствовать приближение конца. Её собственная жизнь почти оставила израненное тело; но Эверморн по-прежнему держалась за тоненькую нить, тянущуюся к ней от сестры. Силы, которую сейчас впитывала Невермор, хватило бы на двоих — но та не собиралась ею делиться. Лишь потому, что за долгие века плена единство сестёр и роз стало неделимым, Эверморн была ещё жива. Однако её это ни в коей степени не радовало.
Перед её взором проносились страшные картины — но мертвящая слабость не позволяла ей даже сомкнуть глаз. Эверморн знала, что, даже зажмурившись, не смогла бы избавиться от этих образов. Они крылись слишком глубоко — как и её связь с Невермор. Смутные очертания, возникающие в сознании Эверморн, были отражением того, что видела её обезумевшая от жажды крови сестра. Размытые, нечёткие, они всё равно стали бы невыносимыми для любого смертного. И даже Эверморн, за свою жизнь повидавшая много зим и много кровавых пиров Невермор, сейчас просила смерть поскорей прийти и избавить её от этих кошмаров.
Вот какой-то мужчина, опутанный волосами-лозами. Его рот широко раскрыт: наверное, он кричит во весь голос — хвала богам, что ей этого не слышно. Но тут же десяток стеблей вползают прямо ему в горло, выпуская там новые побеги и прорастая сквозь его плоть. Несчастного теперь хуже видно — это у Невермор от наслаждения всё расплывается перед глазами. Картина мутнеет — и на том спасибо…
Вот совсем маленький ребёнок. Эверморн не успевает разглядеть его лица — наверное, боги прислушались хотя бы к части её молитв. Волосы Невермор разрослись настолько, что ей и самой не видно своих жертв, и среди них распускается всё больше тёмных роз. Но ей нет до этого дела: она уже не женщина, а хищное растение, чьим лепесткам не нужно приказов, чтобы кого-то поймать и убить. И маленькое тельце лишь на миг скрывается в переплетении лоз и шипов, а затем Невермор летит на поиски новой пищи. Она не оборачивается, чтобы взглянуть на останки ребёнка, и Эверморн неслышно благодарит её за это…
А вот пожилой человек, почти старик. Его губы шевелятся: возможно, он просит пощадить его жизнь, срок которой и без того почти истёк. А может быть, он говорит в лицо своей убийце, что не боится её. И то, и другое совершенно бесполезно: Невермор сейчас понимает значение слов так же плохо, как и сама Эверморн. Если бы старик попался ей позже, когда она утолила бы первый голод, возможно, он остался бы в живых: слишком малую ценность его душа представляет для Невермор. Но пока её жажда крови чересчур сильна, чтобы делать различия между жертвами…
Эверморн чувствовала, как поток энергии, текущей к ней, становится всё сильнее. Вряд ли это Невермор решила поддержать сестру: скорее, душа самой демоницы была уже переполнена, и сила выплёскивалась через край. Эверморн думала, что, возможно, сумела бы не только избежать смерти, но даже залечить свою рану — если бы воспользовалась жизнью, отнятой у других. Но всю эту энергию она отводила от себя, направляя на изорванные розовые кусты у дверей Храма. Каждый раз, когда новое убийство порождало всплеск силы, поникшие стебли пытались выпрямиться — но никак не могли сомкнуть руки-листья, чтобы стянуть петлю на Храме.
Неожиданно Эверморн ощутила прикосновение нежных рук. Над ней склонилась Лиа, и лицо девушки на несколько мгновений позволило умирающей отвлечься от кровавых образов.
— Прости, — прошептала Лиа, — это я виновата в том, что случилось с тобой. Мне следовало знать, что Альфред догадается о причине болезни Этельреда. Я должна была предупредить, остановить его, объяснить, что настоящая Фея Храма — это не ты… Прости меня…
— Не стоит, — одними губами произнесла Эверморн. На её лице, которое не изменила даже боль, появилось слабое подобие улыбки. — Я не виню ни его… ни тем более тебя… Вы освободили меня… Дали мне то, что я не осмелилась бы взять сама…
— Но цена оказалась слишком велика, — вздохнула Лиа. — Кроме тебя, кто сможет остановить Невермор? Люди не в силах ей сопротивляться: она уничтожит весь город, но и на этом не остановится…
— Есть лишь один выход, — проговорила Эверморн. Она впервые перехватила поток жизненной энергии и содрогнулась от отвращения: но ей необходимы были силы, чтобы успеть рассказать Лиа то, что пришло ей в голову. — Я была связующим звеном между печатями: после моей смерти цепь может замкнуть только другая человеческая душа. Но это слишком трудно: тот, кто решится на подобное, должен быть готов отдать всего себя без остатка. Принести себя в жертву… как однажды поступила я…
— Что нужно сделать? — воскликнула Лиа, вскакивая.
— Просто возьмись за лозы… обеими руками… — прошептала Эверморн; она вновь отвела от себя поток и теперь угасала быстрее горящей розы. — Ты поймёшь… И да хранят тебя боги…
Лиа понимала, что на счету каждая секунда; но она, не колеблясь, пожертвовала несколько мгновений на то, чтобы закрыть глаза Эверморн.
Пальцы Этельреда комкали простыню, голова металась по подушке. В лунном свете слабо блестели белки широко раскрытых глаз и струйка слюны, стекавшей из уголка рта. Но постепенно лицо больного покрыла тень. Не было слышно ни скрипа двери, ни стука ставней; просто в тёмной пустоте над его кроватью зашевелились покрытые розами стебли. Черты Этельреда вновь стали видны: их осветило красноватое сияние глаз Невермор. Тонкое лицо демоницы было прямо над Этельредом — но тот словно бы ничего и не замечал.
Шипы уже потянулись к Этельреду, как вдруг он вздрогнул и вгляделся в глаза Невермор. Ровно секунду в них было испуганное удивление, а потом бледные губы растянулись в улыбке и прошептали:
— Эверморн… Ты пришла…
— Да, любимый, — прошелестело во тьме. — Обними же меня…
— Эверморн… — в голосе Этельреда было абсолютное счастье.
Словно тысячи рук схватились за нервы и жилы Лиа — и рванули в разные стороны. Но девушка почти не ощутила физической боли: та была пустяком по сравнению с тем, что захлестнуло её сознание. Мир встал на дыбы, вывернулся наизнанку, а затем всей своей громадой протиснулся сквозь её горло. Её глаза словно вспыхнули, не в силах вместить всё обилие образов, которые хлынули в них. Лиа оказалась везде и всегда, в один миг узнала всё, что видела и чувствовала Эверморн… а потом слилась с душой её чудовищной сестры. Это был багровый водоворот картин, по которому Лиа неслась со скоростью мысли — пока не провалилась в самый центр. Туда, где Невермор была сейчас.
Она видела Этельреда. Она тянулась к нему в поцелуе. И он готов был ответить — но не ей. Девушке не нужно было слышать его голос: она знала, что означает движение губ: "Эверморн…" Шипы волос Невермор уже упёрлись в кожу Этельреда. И Лиа понимала, как много решится за те несколько секунд, прежде чем она сожмёт ладони. Для Этельреда это будет вопрос жизни. Для города в целом нет разницы, одной смертью больше или меньше. Для Невермор этот миг станет окончанием её свободы. Но чем мгновение обернётся для неё самой? Принесёт ли оно возмездие за поруганную любовь, за нарушенные клятвы, за отвергнутую верность? Позволит ли она Этельреду встретиться с обратной стороной того, на что он променял её?..
— Нет, — прошептала она. — Я люблю тебя — а любовь умеет прощать.
И она крепко стиснула ладони. Тонкие лозы впились в её тело и через несколько секунд выбились из плеч и груди. Бледные побеги на глазах набирали силу, и на них уже появлялись маленькие бутоны, сквозь зелень которых просвечивало белое. Двери Храма скрипнули и начали закрываться…
В глубине города Невермор вскинулась и издала пронзительный крик. Она почувствовала, что створки дверей её тюрьмы готовы захлопнуться и отсечь её от источника бессмертия; нет — от источника жизни. Она не успела даже подумать о том, кто после смерти её сестры смог возродить печати и сомкнуть ворота. Она понимала, что если опоздает хотя бы на миг, то исчезнет в считанные секунды. Она рванулась прочь — но не смогла сдвинуться с места.