Трехгрошовый роман - Страница 8

В одно туманное утро в одной из бесчисленных маленьких, голых, с желтой мебелью, контор Сити состоялось совещание пяти коммерсантов. На матовом стекле двери, которая вела в контору, красовались золотые буквы: «Брукли и Брукли. Корабельная контора».

Двое из собравшихся были Брукли и Брукли, бесцветные, нерешительные на вид господа, выказывавшие, быть может, даже несколько преувеличенный страх перед принятием любого ответственного решения, касающегося их обоих. Каждый из них стремился исключительно к обоюдному благу и, очевидно, был глубоко уверен в том, что эта обоюдная ответственность ему не под силу.

Кто хорошо ориентировался в Сити, тот обращался с этими братьями в высшей степени бережно. Господин Кокс хорошо ориентировался в Сити. Был составлен договор, согласно которому грузовые суда «Красавица Анна», «Юный моряк» и «Оптимист» переходили в собственность новой компании за общую сумму в 8200 (восемь тысяч двести) футов. Осмотр был назначен на четверг, а тотчас же после осмотра должен был быть подписан договор и немедленно выплачена сумма стоимости судов.

– Я рад видеть вас у себя, – сказал один из господ Брукли, – но ради этих судов не стоит больше беспокоиться.

Обо всем твердо договорились.

Брукли и Брукли были крайне удивлены, когда на следующее утро господин Кокс еще раз явился к ним в контору в одиночестве и на собственный страх и риск, при условии соблюдения полной тайны, сделал еще одно предложение отно – сительно судов, на тот случай, если бы обсуждавшаяся вчера сделка не состоялась. Братья даже несколько взволновались.

В среду днем один из господ Брукли явился к домовладельцу Истмену, чей адрес был ему известен, и робко осведомился, не лучше ли расторгнуть сделку: им-де сделали еще одно предложение, и он не решается взять на себя ответственность перед братом за продажу судов по прежней цене. Истмен выразил от имени компании сожаление, и Брукли пробормотал что-то насчет четверга и шести часов вечера, по истечении какового срока он будет считать себя свободным, если сделка не состоится. Истмен тотчас же снесся с прочими компаньонами и просил их быть точными. Однако в четверг утром господин Кокс пригласил Истмена в ресторан и сообщил ему, что он будет располагать деньга – ми не ранее субботы.

Вследствие этого в два часа дня, перед самым осмотром, в другом ресторане состоялось бурное совещание, на котором текстильный фабрикант энергично потребовал от Кокса внесения причитающейся с него доли либо полного пересмотра условий договора. Одновременно он заявил, что готов принять на себя все обязательства Кокса и его долю в прибылях.

Высказываясь по поводу этого выступления, Истмен усмотрел в нем две части: к первой, то есть к требованию, он присоединился, вторую, то есть предложение, он отклонил. Он заявил, что сам готов принять на себя долю Кокса.

Еще кое-кто из семи компаньонов готов был на этот шаг, то Кокс потеряет свою долю, если он не внесет – при этом тотчас же – причитающейся с него восьмой части, было ясно всем, кроме Кокса. Он выразил кое-какие сомнения – впрочем, слабые. В конце концов сошлись на том, что вся сумма делится не на восемь, а на семь частей и Коксу остаются только его комиссионные.

Кокса это, судя по всему, до того огорчило, что он занемог и ушел домой, чтобы лечь в постель. Он заявил, что и в осмотре он тоже не сможет принять участие.

Истмен пригласил на осмотр одного бывшего инженеракораблестроителя, высокого тощего мужчину по имени Байл, выгнанного отовсюду за пьянство. Они встретили его неподалеку от доков и, по совету Истмена, тотчас же повели выпить, дабы привести в хорошее настроение и добиться от него признания старых лоханок никуда не годными.

Братья Брукли и Брукли поджидали их у себя в конторе, откуда было рукой подать до судов.

Это были огромные мрачные ящики времен Нельсона. Есть люди, которые постоянно подбирают всякое старье – шляпы, сигарные коробки, детские коляски – из чистого увлечения коллекционерством или просто из тупости. Таким людям эти суда пришлись бы по вкусу. Так или иначе, они еще держались на мутной воде, опровергая изречение о том, что все на свете преходяще.

Должно быть, их не беспокоили уже много лет, а может быть, и много десятков лет. А теперь где-то в Трансваале несколько тысяч томми ждали подмоги, и приходилось беспокоить их вновь. Впрочем, им это, пожалуй,, было даже приятно.

«Юный моряк» стоял ближе других, и на него-то в первую очередь и поднялась комиссия.

Сходни были из дерева – это было несомненно. Палуба выглядела не очень приветливо, но она тоже была из дерева, как на настоящем корабле.

В составе комиссии не было ни одного моряка. Моряка ни за что не удалось бы уговорить спуститься вниз по трапу. Он побоялся бы сломать себе шею.

По трюму, точно ягнята по лужайкам Уэльса, бегали крысы – огромные, толстые звери, никогда, несмотря на свой возраст, не видавшие человека и даже не подозревавшие о том, какую опасность он для них представляет.

Инженер Байл уже готовился с наплевательской смелостью разоблачить все уловки, при помощи которых бессовестные судовладельцы стараются выдать плавучий гроб за соблазнительную яхту-люкс. «А это что такое, милостивые государи?» – намеревался он спросить, срывая при этом то или иное бутафорское прикрытие. И вот он стоял, беспомощный и усталый, и даже не пытался раскрыть рот. И ребенку было ясно, что тут делается.

То, чем страдал «Юный моряк», при всем желании уже нельзя было назвать болезнью.

Из десяти посетителей ни один не отходил ни на шаг от железного трапа. Никто бы не решился опереться о борт корабля, если бы ему пришлось споткнуться об один из прогнивших предметов, валявшихся повсюду. Были все основания опасаться, что рука проткнет борт насквозь.

Внезапно Истмен громко и весело произнес:

– Так, так.

Слова эти прокатились гулко, как в старом-престаром амбаре. И тогда один из господ Брукли сказал очень спокойно:

– В конце концов решает не внешний вид. Важно одно – может ли корабль плавать и выдержит ли он груз.

Есть люди, которые обладают способностью абсолютно не чувствовать настроение-своего собеседника; они не обращают никакого внимания на факты и высказывают свои мысли без всякого стеснения, не учитывая ни обстановки, ни времени. Такие люди рождены вождями.

Компания по эксплуатации транспортных судов точно в дурном сне сошла на берег. Она еле удостоила взглядом «Красавицу Анну» и «Оптимиста», быть может самого жалкого из всех трех.

Когда все вновь собрались в конторе «Брукли и Брукли», один из господ Брукли произнес краткую речь.

– Господа, – сказал он, глядя в окно, – у меня такое впечатление, будто вы ожидали большего, хотя цена была вам известна, будто вы в какой-то степени разочарованы и вам от этой сделки чуточку не по себе.

Он окинул собравшихся беглым взглядом и, так как никто не ответил ему, продолжал:

– Если это так, то я позволю себе посоветовать вам ни при каких обстоятельствах не противиться внутреннему голосу, твердящему вам: прочь от этого дела! Если вам к спеху, то едва ли вам удастся в настоящий момент найти в Англии подходящие суда, особенно по этой цене. Но если у вас есть время на поиски и несколько месяцев не Составляют для вас разницы, то вы, несомненно, подыщете то, что вам нужно. Случайно Брукли и Брукли имеют возможность в любой момент сбыть эти суда; как я вчера сказал господину Истмену, мы имеем соответствующее предложение и нисколько не будем огорчены вашим отказом. Мы могли бы даже предложить вам небольшую неустойку. Сейчас половина шестого, а в четверть седьмого моему брату и мне предстоит другое совещание. Следовательно, мы хотим и должны как можно скорей договориться.

– Суда стоят самое большее двести фунтов и вообще непригодны для плавания, – спокойно сказал Байл.

Господин Брукли поглядел на часы.

– Вы слышите, что говорит ваш доверенный? У нас нет оснований возражать ему. Мы и не думаем навязывать вам эти суда. Мы не можем взять на себя никакой ответственности. Весьма возможно, что, с точки зрения специалиста, вообще лучше всего будет продать их на дрова. В этом случае двести фунтов, о которых упомянул ваш эксперт, были бы приблизительно подходящей ценой. Итак, обдумайте это дело, господа. – И он вместе с братом вышел из комнаты.