Требуется чудо (сборник) - Страница 19

Сказав это, Борода усмехнулся в бороду, подмигнул Ильину, а викингу-боксеру шутейно ткнул пальцем в бок. Викинг даже не колыхнулся.

Образа над Бородой смотрели на Ильина осуждающе. Особенно — дружбан с индонезийским островом на башке. Чего они осуждали? Что Ильин все забыл? Так его ли в том вина?

— Его ли в том вина? — Красавка словно подслушала Ильина. — Может, он и не приходил ниоткуда, ни за чем, ни к кому…

— Да? — спросил Борода. — Ох уж эти мне бабы! Не скажу, чем думают, дети кругом, да только уж не мозгами… А самолет свой он в озере зря притопил, зря?

— Был самолет? Какой? «Боинг»? «Сесна»? «Мессершмитт»?

— Если бы! Неизвестной конструкции, но известного конструктора, если верить сведениям, полученным от нашего человека в гебе.

Все смешалось в доме Облонских, не соврал Толстой. «Наши» люди просочились всюду — от революции до ее гонителей, а может, и нойереволюцию в России опять ковали спецы с Лубянки, а? Их при Ильине временно прижали послепутчевые лидеры четвертой революции, но, как уже было сказано и здесь (и много раньше — подслеповатым поэтом соцреализма): эту песню не задушишь, не убьешь… А и верно, кому в здравом уме могла помститься очередная соцреволюция в нормально капиталистической стране? Только психам, только провокаторам, только наймитам кое-кого…

А кому в таком случае она помстилась в семнадцатом?.. Или в девяносто первом, когда самые демократические лозунги легко покрыли своим хотя и выцветшим, но еще крепким сатином абсолютно р-революционно-большевистские методы?..

Вопросы риторические, ответа не имеют.

Но молчать было глупо и подозрительно.

— Интересно, кто этот ваш человек в гебе? Я его знаю? — вроде бы в никуда, вроде бы в пространство-время спросил Ильин.

— Хороший вопрос, — одобрил Ангел, — провокационно, я бы сказал, отточенный. Можешь ведь…

— Что значит знаете? — настороженно спросил Борода.

— Встречал… — туманно объяснил Ильин. — В гастштадте обедали. Оперу в четыре руки писали. За зарплатой вместе стояли. Мало ли…

— Какую оперу? За какой зарплатой?

— Не какую оперу, а какому оперу. Оперуполномоченному гебе. Я ж к нему, как в Москву приехал, прикрепленный. Отмечаюсь раз в положенный срок. А зарплата — это к слову, может, он, ваш человек, тоже зарплату получает.

— Перебор, — с сожалением сказал Ангел. — Все-таки не можешь.

И красивая-умная Ангелу подыграла, о том не ведая:

— Чего ты его слушаешь, товарищ Карлов? Он же нас дурит, под ненормального косит, а ты всерьез! Пусть товарищ Иван с ним чуть-чуть поработает, яйца ему на уши натянет, тогда он нам про свой «МИГ» все вмиг доложит.

Насчет переспать можно было забыть: товарищ женщина хотела только оперативных данных, но не оперативных удовольствий. Причем оперативные данные в этом подполье выявлялись истинно р-революционными методами. Как в семнадцатом и как в девяносто первом. Товарищ Иван, человек-гора, даже очередную рюманьку отставил, понимая, что должен будет сейчас иметь чистые руки, горячее сердце и холодную голову, чему шведский «Абсолют» не способствует.

— Товарищи! — совершенно искренне напуганный, вскричал Ильин. — Камрады! О чем вы таком говорите? Я не хочу яйца на уши. Я сам сочувствующий и даже сразу признал товарищей вон там Ленина и вон там Троцкого, хотя третьего товарища признать не могу, не встречал. Я готов рассказать все, что знаю, но вот вам парадокс, камрады: я вообще не понимаю, о чем рассказывать. Сначала гебисты с самого с ранья морочили мне башку каким-то самолетом, но морочили, замечу, ничего толком не объясняя: что за самолет, откуда самолет, куда самолет, почему именно я о нем должен вспомнить. Одни намеки. А теперь вот вы… Да растолкуйте мне все с начала и до конца, и я постараюсь вспомнить, если сумею, но поподробнее растолкуйте, поподробнее, я намеков не понимаю, у меня на сей счет справка имеется…

— Иван, — тихо и кратко произнес Борода, не отвлекаясь, однако, от осетринки с лимоном, наворачивая ее на вилку и отправляя эту скатку в пасть.

Иван встал, и Ангел не удержался:

— Ни фига себе!..

Ильин готов был простить Ангелу невольное восхищение перед человеком-горой, Ильин и сам тащился от киноактера Арни Шварценеггера, как там, в минувшем, тащился, так и здесь, где Арни совершил столь же крутую карьеру, но тащиться — одно, а видеть, как человек-гора идет к тебе, чтобы делать очень больно, — это, знаете, другое, тут, знаете, не до праздных восхищений. Посему Ильин панически заверещал, адресуясь единственно к Ангелу:

— Придумай что-нибудь! Скорей!

— Сдавайся, — философски посоветовал Ангел. И Ильин быстро сказал:

— Сдаюсь.

Иван остановился рядом. Ильин глянул-таки на него снизу вверх и почувствовал, что кружится голова. Не сочтите сие метафорой: метр с кепкой Ильина рядом с двумя с лихом метрами Ивана — как все семь холмов Москвы рядом с Джомолунгмой. Иван чуть покачивался над Ильиным, как Останкинская телебашня, и в этой жизни возведенная над усадьбой графа Шереметева: видно, под потолком гуляли незаметные снизу турбулентные потоки.

— Чего говорить? — спросил Ильин, опять наливая в рюмку «Абсолюта» и скоренько опрокидывая вкусное в рот.

— Закуси, — брезгливо поморщился Борода. Ильин послушно закусил салатом.

— Давай все про самолет, — сказал Борода.

— С нашим удовольствием, — услужливо согласился Ильин и зачастил: — Значит, самолет. «МИГ», значит. Я на нем, видимо, летел-летел, потом произошла авария, и я с него, видимо, упал-упал. А он утонул, как мне сказали. А я выжил и вот — перед вами. Хотя сам ничего не помню. Амнезия. Тяжелая болезнь.

— Не прохонже, — заметил Ангел. Прав был, гад.

— Иван, — повторил Борода.

Чтобы описать происшедшее, придется потратить времени больше, нежели оно (происшедшее) заняло в реальности. А его, время, жаль. Посему отметим лишь начальный и конечный этапы. Начальный — это когда Иван резко и грубо схватил Ильина за плечи. Конечный — это когда Ильин выплыл из больного небытия и обнаружил себя на стуле в другой — видимо, соседней — комнате. Ильин был привязан к стулу капроновой веревкой, чтоб не упасть, поскольку ни руки, ни ноги не работали, позвоночник, не исключено, совсем развинтился и дико болел, а еще болели желудок, почки, печень, селезенка, поджелудочная железа, диафрагма и голова. Бит, похоже, был сильно и умело. К слову, в комнате никого не наличествовало.

— Ангел, — позвал Ильин, но Ангел не откликнулся. То ли ему досталось больше, чем Ильину, и он торчал в бессознанке, то ли временно вообще слинял, не перенеся издевательств над Ильиным; с ним, с хранителем фиговым, такое и раньше случалось. Вернется, поэтому не расстроился Ильин.

Комната изобилием мебели не отличалась, стул вот в ней имелся, к коему Ильина приторочили, еще койка с металлическими шарами на спинках, еще крошечный письменный столик с перекидным календарем — и все, пустой совсем стол! — а над ним висела карта Южной Африки плюс Мадагаскара.

Дверь в комнату была закрыта, может даже на ключ, и никаких звуков из-за нее сюда не долетало. То ли звукоизоляция в квартире соответствовала аудиостудийным параметрам, то ли гулянка в зале приумолкла. Сколько Ильин без сознания находился — один Ангел знает, а он, повторим, исчез.

Ильин подергал руками: не прав был, двигались они, не отмерли. Но что с того, что двигались?! Капроновая веревка прочно стягивала запястья позади спинки стула. Ильин повертел головой. Она хоть и раскалывалась, но тоже шевелилась. Над столом под картой далекой чужой родины, не замеченный поначалу Ильиным, а теперь к моменту увиденный, висел африканский кривой меч или кинжал в плетенных из какого-то дерьма ножнах. Ильин напряг развинченный-товарищем Иваном позвоночник и запрыгал на стуле к стене. Тех читателей, кто хотел бы подробнее ознакомиться с процессом передвижения в пространстве человека, привязанного к стулу, отсылаем к бессмертному роману Джерома К. Джерома «Трое в одной лодке», там все это смачно описано, повторяться смысла нет.