Требуется чудо (сборник) - Страница 157

Заладил, блин…

— Все цело, все, — ответила Зойка, потому что процесс окончился. — Где мы?

— Не знаю, — беспечно сказал Свен, усаживаясь рядом и оглядывая окрестности. — Пока это похоже на Подмосковье.

— Пока?

— В любой момент все это может трансформироваться в пустыню или там в тайгу. Только ваше желание я ввел независимым блоком, а остальное…

Не договорил, не успел. Мимо, из ниоткуда взявшись и в никуда свистя, прямо по воздуху, прямо сквозь деревья пронеслась красавица яхта с полной парусной оснасткой и даже с полосатым пузырем спинакера на бушприте. Длинный облезлый киль яхты опасно скользнул над задранной в ошарашке головой Зойки, едва на нее ракушку не скинул. На плоской попе яхты золотом сияла надпись: «Марина». То ли, значит, имя любимой и единственной, то ли легкий намек на морские шири и глади. Над косогором «Марина» плюхнулась на левый бок, посвистела по длинной дуге прямо в рощу у реки и затерялась там столь же загадочно, как и возникла.

— «Летучий голландец», — ничему, похоже, не удивляясь, констатировал Свен. — Буквально.

Земные познания его росли, как в сказке, — не по дням, а по часам. Впрочем, Зойку это не слишком волновало сейчас, сейчас ее совсем иное волновало, посему она спросила:

— Что это было?

— Яхта, — точно ответил Свен.

— Сама не слепая. Почему летает?

— Несовпадение фаз, обычное дело. Фаза одного желания налезает на фазу другого, фазы пересекаются, но друг другу не мешают. То, что для нас воздух, для яхты — вода. Море.

— Моря же не было…

— Для нас не было. А для испытуемого — еще как было! Вон он какой вираж заложил…

— Фаза на фазу… — задумчиво сказала Зойка. — Красиво… А мы сейчас где? В какой такой фазе?

— Не знаю. Тоже чье-то желание.

— Почему оно тогда такое… — поискала слово, нашла, — подробное?

— Мало ли!.. Точнее знают, чего хотят. Лучше воображают. Да и вообще, может, это — массовое желание.

— Что за бред?

— И не бред вовсе. Несколько испытуемых одновременно хотят одного и того же. Детали желаний различны, а суть одна. Суть доминирует, детали корректируются.

— И вся эта фаза… — реальна? Река, яхта?

— Для того, кто хочет, — вполне и факт.

— Попахивает солипсизмом. — Зойка знала очень богатое слово. — Не наша философия.

— А какая ваша? — почему-то обиделся Свен. — У вас на Земле философий как собак нерезаных, и все разные, и все гавкают: кто кого переорет. А общей нету… Общей, кстати, и быть не может… Вот вы, марксисты, — да? утверждаете примат материи над духом. Чушь какая, надо же так ошибаться? Дух — первичен. Первичная идея. Желаемое. Желаемое значит истинное. Мой эксперимент это доказывает.

— Ни хрена он не доказывает, — стояла на своем, то есть на общем, на выстраданном в труде и бою, Зойка.

— У вас говорят: лучше один раз увидеть…

Он поднялся, опять ей руку протянул. Зойка сняла туфли и пошла босиком по траве, как давеча — по песку. Во класс, думала она, только что в океане теплом прыгала, а сейчас можно и в речку, в реченьку быструю, в реченьку тихонькую… Думала о том, как о свершившемся факте, и никаких научных объяснений не желала, не лезла к Свену с разными там «почему?» да «как?». Сейчас «как» волновало ее куда менее, нежели «где». Или «кто». Кто вот те персонажи, которые хотят мчаться на яхте под парусами, кто они и кто эти тусовщики у реченьки быстрой, что эти-то хотят, что нажелали, намечтали, наворожили, что? А таких, этаких, всяких желальщиков, таких хотельщиков-мечтальщиков у нее в отеле — под тыщу, и у каждого — свое заветное, несказанное, потаенное. У Зойки-то — что! — мелочевка для сильно бедных. Океан с мокрым культуристом, слово залетное «Канары» — не лысый ли Сенкевич из телевизора с барского плеча отстегнул?

Да и вздор, да и не ее это мечта вовсе, просто Свен услыхал глупое и овеществил на раз… А почему тогда он ничего другого не овеществил на раз? Почему не овеществил на раз то заветное, несказанное, потаенное, о чем Зойка и вправду мечтает? Ведь рощи все эти, все яхты-усадьбы подсмотрел-таки он в глубоком подсознании отельных постояльцев, неведомым аппаратиком выколупнул на свет Божий, а в Зойкином девичьем подсознании ковыряться не стал. Постеснялся? Такт проявил? Или пожалел глупую?..

И ведь поняла с горечью: именно пожалел, именно глупую! Не в чем у нее ковыряться, нечего выколупывать, нет у нее никаких толковых желаний, нет и не предвидится в дальнейшей текучке, а за Шварценеггера Свену можно и по шее: примитивно, Свен, вы о нас думаете, нехорошо, некорректно… И опять осеклась: ни о чем он не думает! Если об океане она вслух сказала, то ни о каких культуристах с трицепсами речи не было. Значит, где-то глубоко — в печенках или в матке — живет, живет у эмансипированной Зои Александровны крутой образ мускулистого мена, как у пэтэушницы сопливой, как у телок дешевых тусовочных… Ну-ну…

Зойке было жутко стыдно, Зойка шлепала за Свеном по травке и помалкивала в тряпочку, ни одного вопроса не задала, хотя с десяток «кто» и «что» в ее головке подпрыгивали от нетерпения, тянули ручонки, алкали ответа. Ничего, потерпим, решила Зойка, оценим желания других аудиовизуально. Чем это, любопытно, они лучше, чем это они богаче?.. Помнится, объяснила Зойка Свену, что никаких супержеланий советские граждане и гражданки за минувшие десятилетия не нажили, не нажелали, что нечего их приравнивать к высокоцивилизованным таукитянам или альфацентаврам…

И еще одно надо отметить.

В фантасмагоричном галлюциногенном мире, сочиненном и построенном Свеном, Зойка думала о Свене именно как об инопланетянине, а не психе-командированном из Краснококшайска. Но принимала ли она всерьез его мир? Да, купалась — всерьез; да, яхту испугалась — всерьез; да, запах шашлыка от избушки у реки — тоже всерьез; но тем не менее, но тем не более… Если Зойка начинала игру — в любовь ли, в отдых ли, в гости ли, если Зойка четко решала для себя, что все начатое — только игра, то она отдавалась ей легко и с удовольствием, все до одного правила блюла, верила в игру, как в реальность, но — лишь до конца игры.

А у всякой игры есть конец. Тем паче, что Зойка затвердила точно: желаемым может быть только действительное, врет Свен. На том стоим, и никто пути пройденного у нас не отберет.

Домик на берегу, по всему видно, баней был. То ли финской, то ли русской, но срубленной богато и любовно. И наличники-то на оконцах резные, вязевые; и столбы-то на крыльце фигурные, художественные; и крыша-то красною черепичкою крыта; и бревна-то на баньку пошли ровнехонькие, одно к одному; и дух-то из нее выползал прихотливый, березовый, смородинный, эвкалиптовый, а еще какой — Зойка таких запахов не слыхала, не доводилось ей.

В бане орали, ржали, матерились.

Зойка представила себе временных постояльцев отеля, умученных заседаниями, совещаниями, докладами и содокладами, беготней по кабинетам, столовым и магазинам, Зойка представила себе крохотные душные однобедренные номерочки, нищие буфеты на третьем, пятом и девятом этажах с кривыми сосисками, с лоснящейся колбасой, с вечно крутыми яйцами, Зойка легко поняла вечернее одиночество этих провинциальных инопланетян, залетевших в негостеприимную Москву, и сразу же оправдала их, и поняла, и простила, и даже подумала, что желание сладко попариться — с доступными бабешками, с обильной жратвой, с хорошей выпивкой, в славную погодку на славной природе — да не хуже других! И главное, объяснимо. Да и чего им еще желать?..

Дверь на резном крыльце распахнулась, из нее выскочил здоровенный бородач, прикрытый единственно березовым листком на причинном месте. На закорках у него сидела голая толстая Даная привокзального розлива и сверкала на солнце золотой фиксой — что твоим лазером. В три прыжка мужик одолел ступеньки и сиганул в реку. Бабешка сразу же отцепилась от него, запрыгала на одном месте, повизгивая и шлепая о воду литыми грудями, а мужик, ухая, поплыл саженками на тот берег.

Зойка отвернулась.