Трав медвяных цветенье (СИ) - Страница 85

– Пусть бы братец приехал за сестрицей, тебе-то, молодцу, не к лицу.

Тот сперва соглашался, да только Зар, видать, посчитал, что чем дольше сестрица у Нунёхи проживёт, тем здоровее станет – во всяком случае, не спешил. Заспешил Стах.

– Ну, что ты рвёшься? – вразумляла его бабка. – За невестой пристало тройку посылать, а не кобылку вдвоём три дня мучить.

Но кобылка посматривала на него, будто подмигивала. И он решился.

– Не беда, – отвечал старушке, – уж как-нибудь доберёмся, кобылка у меня двужильная, выдюжит! – и доверительно понизил голос, – а нам бы не тянуть… кажись, перестарались…

И наутро бабушке откланялись.

– Что ж с вами поделать? – вздохнула она. – В добрый путь. Не забывайте. Заглядывайте.

– Не забудем! Заглянем! – сходу, слёту, из седла прокричали молодые и помахали платочком, только бабка их и видела.

Кобылка бежала весело, и впрямь двужильная. Оно, конечно, птичка-Лала не Бог весть, какая тяжесть. Однако подгонять лошадку Стах не решался. Шла она, как всегда ходила. Легко и радостно, весь день до вечера – да только под вечер забота возникла…

Никак иначе не получалось, кроме как в Липне ночевать. Когда с дорогами отработано – ты вольно-невольно в привычному раскладу тянешься. Вот так и вышло. Несколько лет ездя с ночлегом в Липне – в ней и оказался. И как прикажешь ночевать? К Минодоре, что ль, проситься?

К Минодоре, конечно, проситься Стах не собирался, и слыхал прежде, что где-то тут на краю неказистый постоялый двор, но ждало его ещё искушение: не минуешь городка, не проехав по главной улице – по той самой, куда смотрят кралины окна: известно, все крали на досуге в окошках красуются. Что до остальных проулков – там не то, что рогатый – там и кобылка ногу сломит, хоть с нюхом, хоть с ухом. Позагородят плетнями – и безлошадному-то не протиснуться, куда уж с лошадью. Но, за двор до кралиных ворот, пришлось свернуть и углубиться в непарадную путаницу. Плетнями здешними Стах сроду не ходил. А нынче спешился и пошёл. Кобылка в поводу.

– Заплутал, Стаху? – догадалась заботливая Лала, сидя высоко в седле, – может, поедем прочь?

Стах и сам бы прочь не прочь, да никак не выедешь: слева-справа плетни в перехлёст. «Ладно, – подумал, – авось, Бог поможет!»

Не помог. Грехов больно много. В плетне открылась калитка, и позабытый голос воскликнул:

– Ты ли, Стаху? Сто лет не заезжал!

«Ах ты! – дёрнулся Гназд. – Откуда ж ты тут взялась-то! Но хоть за «сто» спасибо» – и он молча перекрестился. Всклокотавшая ярость плавно улеглась обратно.

– Здравствуй, хозяйка, – отвечал он и любезно, и доброжелательно. – Верно. Не заезжал. Да и нынче мимо. Не поминай лихом…

Минодора живо выбежала из-за плетня:

– Постой. Но куда ж тебе на ночь глядя? А здесь и не пройдёшь. Там забор от сарая до сарая. Заходи, коль уж Бог принёс. Заночуешь.

И тут она подняла взгляд и заметила Лалу. Гназд разом уловил, как хлестнуло бабу, и одновременно взыграло в ней любопытство. И Лала уставилась на неё озадачено. Стах, готов был рвать и метать: это ж надо влипнуть! Чёрт в Липну затащил!

– Кто ж это с тобой? – спросила хозяйка напрямик, и даже с дерзостью.

– Жена, – со спокойным достоинством сообщил Гназд.

Минодора вздрогнула. Некоторое время ошарашено рассматривала Лалу, которая, впрочем, была укрыта платом с кисеёй, да и сумерки наваливались всё гуще.

– Дааа? – протянула наконец. – С женой, что ль, помирился? – и, поразмыслив, добавила, - ну, тем более, заходи… Где ж тебе с женой по чужим дворам?

В последних словах послышалась забота, и Стах потеплел душой. В самом деле, они давно знают друг друга, почему не поверить в человеческое участие? Конечно, он её бросил, и в ней могла ещё не отгореть обида – но понимает же, не маленькая: жизнь есть жизнь…

– Ну! – настойчиво позвала Минда, – заезжай! Да вот сюда прямо, в калитку.

– Да неловко, – заколебался мужик, – чего тебя стеснять? Мы б нашли… тут, вроде, двор какой…

– Хватился! – воскликнула она. – Тот двор в прошлом месяце сгорел! С хозяином вместе… В одну ночь… Шуму было! Не слыхал, что ль?

– Не слыхал, – Стах аж шапку набок от растерянности сдвинул. – Надо ж, какие дела…

– Я думала, вы, ездоки, перво-наперво про дворы знаете… – и примолкла, спохватившись. Гназд мысленно договорил за неё: «Или вам дворы незачем?» Но то, что примолкла, ему понравилось: скандалов не хочет.

– Ну, что ж… – пробормотал он мягко и невнятно, – без двора худо…

И она подхватила:

– Вот-вот! Сворачивай ко мне.

Очень это вышло напористо. Стах засомневался: бережёного Бог бережёт. В то же время – её любопытство понятно: Стах в былые деньки про жену ей печалился.

Он молча топтался, глядя в землю и оглаживая кобылу. Но с седла подала голос Лала:

– Может, примем приглашение? А, Стаху?

Из подступающей темноты блеснули зелёные Минодорины глаза:

– Жена-то верно советует! Все уж свои ворота позакрывали. Не в поле же ночевать. Осенние ночи холодные.

– Ладно, – потеребив макушку и сдвинув шапку на другой бок, решился молодец. – Мы твои гости! Привечай!

Следом за ней прошли они задворками да огородами. Громадный пёс, привыкший к Стаху, только цепью позвенел. Заворчал сперва на Лалу – но хозяйка прикрикнула, и стих: пёс был старый и умный.

«И впрямь, хорошо, – подумал Стах, входя в уютную натопленную горницу, – а то бы мотались, неприкаянные». И щи не остыли в печи у Минодоры, и не на сеновал она гостей отправила, и даже не на лавках уложила, а указала на лежанку:

– Ничего, не мороз. Я и внизу устроюсь.

Лала сразу смутилась и залепетала:

– Ну, не надо уж так-то себя ущемлять. Нам вдвоём и на лавке не холодно.

Холодные зелёные глаза стремительно уставились на неё:

– Ничего. Я и одна не замёрзну.

Хотя отношения женщин с первых минут показались Стаху приятными. Переступив порог, раскланялись одна с другой почтительно, и давай улыбаться:

– Благослови тебя Господи, добрая хозяйка. Выручила ты нас. Ах, какой дом у тебя красивый! Горница разубранная! Радости сему и обилия!

– И тебе, гостья дорогая, дай Бог всяческого утешения и лёгкого пути. Я людям всегда рада, будьте, как дома. А как звать мою новую знакомку?

– Евлалией.

Это имя бывшей крале ничего не сказало.

– А меня Минодорой, – назвалась она в ответ. Лала вздрогнула, лицо сделалось испуганным. Хозяйка улыбнулась ещё ярче и снисходительно указала рукой:

– Пожалуйте к столу…

Пока хлебали щи, закипел самовар. За столом, при свете трёх свечей, Минда, не таясь, рассматривала Лалу. Ещё на пороге, едва та откинула кисею, на лице хозяйки мелькнуло насмешливое удовлетворение: да уж, хороша… бедный парень! Всё, как он когда-то расписывал: кожа-рожа наискось перечёркнута.

Видно, до Липны не добрались слухи о законной супруге. Хозяйка переводила жалостливый взгляд с затянувшегося пореза на неровную после ожогов кожу щеки, а сочувственный кидала на Стаха.

– Стерпится-слюбится, значит… – покивала с пониманием. – И то верно. Всё-таки венчанные… Куда вам деваться?

И Стах, и Лала, даже не переглянувшись, дружно промолчали. В самом деле: кому какое дело, что за беды им выпали. В конце концов, хозяйка не ошибается: они муж и жена.

Конечно, чуткость не пронизывала Миндины речи. Только Лалу почти не задевало: она знала своё нынешнее лицо, но что ей было за дело до чужих взоров – волновал один лишь единственный, а этот взор видел иначе.

Сама же Минодора – тоже пыль от стоп. Зачем старое поминать? Лала посмотрела на Стаха – и поняла. И прошлое, и настоящее. Имя «Минодора» могло теперь сколько угодно сотрясать мир, не производя никаких разрушений.

Так что всё было тихо да мирно. Гости вполне наслаждались покоем и уютом, и беседа плелась лёгкая и занятная. А горница и впрямь смотрелась нарядно. «Будто гостей ждали, – отметила себе Лала. – Занавески, видно, только повешены. Расшитые какие! Узор интересный. Надо запомнить…»