Трав медвяных цветенье (СИ) - Страница 65

– Не было ещё, – обронил между слов горько, – чтоб Гназд – против Гназдов. А ведь это, мои уважаемые – первая птичка. Как бы за ней стайка не порхнула? Это – силе Гназдовой конец!

По бабке Гназдом был Вакра.

Когда-то в молодости езжал он в крепость на все свадьбы да похороны, да и без похорон родню не забывал. Но это когда было! Нынче молодые Гназды сами к нему хаживали. Где какое дело – поддержкой заручались, советы слушали. Только и он был человеком. Ошибался порой Жола Вакра. Старел Жола Вакра...

– Все узлы вздыбились, вся связка упёрлась, дела мимо скользят… – жаловался за вечерней трапезой Жола совсем сникшему Трофиму Иванычу и горестно висок потирал. – Слухи, толки… и твердят одно и то же, без расхождений: видели вашего младшего… на заимке с кралей, и краля своя, из Гназдов…

– А может, не он? А на крале – написано, кто она? – вздымался надеждой Трофим Иваныч, – может, ложь и навет? А, Анжолий Анисимыч? Ну, как могли столь многие видеть его? Чай, не выставлялся. Поди, заберись на заимку.

– Может, и так, да подельники сомневаются, мол, нелады у Гназдов, стоит ли на слово верить… Пока ещё – колеблются, пока ещё отговориться можно… а только пошатнулась твердыня – и никак не утрясается. За неделю уже трое руки умыли… Вот что человечьи наветы творят! И не знаешь против этой карты козыря! Надо строго зло пресекать. Чтоб, вякни кто – его бы носом ткнуть: сам убедись… И чтоб было куда ткнуть!

Кабы не Гназдова честь – может, уже и не поднялись бы Трофимычи. Набегались. Да и Зар бы в сердцах рукой махнул. Страшно за девку на заимке, срамно вспоминать – но что с ней делать-то теперь? Ну, отыщешь бедолаг, ну, захватишь – и куда их? Живут и живут, глаза б их не видали, а домой привезёшь – под замком всю жизнь держать? А если Стах благоверную свою привезёт, как братья советуются, и будет жить та ворота в ворота – что ж это за казнь египетская!

Но долг – есть долг.

– Стерпится… – угрюмо пробурчал Иван.

– Обкатается… – горько вздохнул Николай.

– К старости, – уточнил Фрол. А Василь и говорить не стал: уж больно сдавливает горло горе.

– Не поеду я… – опустил взгляд брат Пётр. – Что мы, в самом деле, на своего, как на зверя… Да и руку нынче зашиб. Да и родителей одних оставлять грех… Вон, батюшка, Трофим Иваныч, с добрых вестей аж занемог.

Так что – собрались наутро с большой неохотой четыре брата и Зар. Вервия заготовили, коней оседлали, пустились в скорбный путь.

Далеко-далеко забрался младшенький. Никогда б не сыскать его Гназдам, кабы не любезный тесть. И не один день следовали снежным путём, и ночевали то по знакомым стоянкам, а то по постоялым дворам. Двор за двором. А по дворам – народ пришлый. Когда людям долго глаза мозолишь, кто-нибудь да углядит. Мир – он велик, да тесен…

– Что-то рожа знакомая… – пробормотал, толкнув соседа под локоть, один незаметный человек, сидящий за столом в Пле́сненской харчме. – Узнать бы, кто такой?

Сосед тоже оторвался от ложки, внимательно посмотрел на Василя, который оживлённо толковал с харчмарём.

– Пожалуй, похож… – согласился задумчиво. – Но не тот…

– А я думаю, тот, – медленно проговорил другой. – Не, не тот, кто Хлочева коня продал – а тот, который ребят в Смоле на Известковой порешил… С тех пор только и выглядываю по дворам да харчмам – наконец-то встретились! Наше счастье, в лицо ни тебя, ни меня не видал он. А ты что ж – не запомнил его в воротах-то?

– Ко всем приглядывался, – с досадой поморщился собеседник, – да в утренний час народу полно, разве упомнишь...

Он перевёл взгляд на прочих Трофимычей и вдруг оживился:

– И вон тех, вроде, видел… Ишь ты! Лихо разъезжают. Будто про них пули нет… Хоть бы для приличия рожу повязали. Нет, даже обидно, право слово! Не уважают!

– А потому что похоронили. На Известковой, небось, только по слухам узнавали, да позже, а слухи, сам понимаешь… Надо поинтересоваться, кто такие.

Харчмарь оказался словоохотлив:

– Так это же Гназды! Народ известный.

У товарищей вытянулись лица:

– Мы чего, с Гназдами связались? – переглянулись они.

– Может – ну их?

– Да не могу я – ну. Я Хлочу на крови клялся. Он ко мне с того света придёт.

– Да и я пуп дедовский помянул… А если ошибаемся?

– Не ошибаемся. Нюхом чую.

– Эх, придётся разбираться. Пятеро. Многовато. Куда ж они двигают?

– Давай-ка так: я им в попутчики прибьюсь. А ты ребяткам свисни – пусть поторопятся.

И на унылой зимней дороге пятерым молодцам не давал скучать обаятельный забавный мужик. Шустр, невысок, живая улыбчивая физиономия, глазки с прищуром, внимательные. Словцо весёлое вставит, шутку отмочит. Гназды похохатывали и уже по-свойски с ним перебрасывались:

– Ну, ты, Коштику, горазд байки травить!

– Не отравлю – угощайся, ребята, у меня ещё сто пудов!

– Цены тебе, Коштику, нет. Сам-то далёко путь держишь?

– Я-то? Да лишь бы держался, упадёт – плечико подставлю…

Как он оказался рядом, они толком не помнили. На дороге всякий народ. А этому в ту же сторону. С той же размеренностью.

Промеж собой Гназды помалкивали. Да и что говорить? Всё давно обговорено. А про дорогу впереди вспоминать не хочется: до того погана, что пусть лучше Коштика чего смешное скажет.

Уговаривать Коштику не надо. Знай, небылицы сыпет да прибаутки роняет. И не только прибаутки. Вскоре после развилки глянул на него Фрол и заметил озабоченно:

– Эй, Коштику! А рукавица-то где? Морозно…

– Да вот она, – снисходительно откликнулся Коштика и ленивым движением сунул руку за пояс. И тут же, дёрнувшись, захлопал себя по тулупу:

– Ой… И правда, куда ж она делась-то… За кушак заткнул же… Вот беда…

– Обронил?

– Похоже на то… – пробормотал тот смущённо. И заоглядывался, вывернувшись в седле. Гназды тоже назад обернулись. Дорога лежала во всей своей чистоте и непорочности.

– Вернёшься? – сочувственно спросил Никола. – Снег не сыплет, не занесло. Без рукавицы худо.

– Дурная примета, – скривился спутник и, подумав, махнул рукой:

– Да ладно... Запасные есть…

Есть так есть. Без запаса не ездят. Достал Коштика новые, белой овчины, рукавицы и снова спутников потешает. А одну непотерянную, чёрную, в торбу сунул. Потом достал её зачем-то, потеребил – и снова в торбу… И опять достал… Из-за этого приотстал слегка.

Всё бы ничего – только вот, едва свернули в сторону Гражи – беда с ним приключилась. Услышали Гназды вопль за спиной, обернулись разом – видят, рухнул приятель, перекосив седло, с лошади да так грянулся о землю, что встать не может. Балагурить, вишь, ловок, а во время соскочить – ловкости не стало. Лежит, охает.

– Не выдайте, добрые люди, – стонет, – всем прикладом упал…

Гназды спрыгнули с коней, поспешили к нему:

– Как это тебе угораздило-то?

– Ох!.. – восплакался весельчак. – Все печёнки отбил, селезёнки отшиб… рука – хрясть! – пополам… вон… в сугроб отлетела... ох!..

– Да на месте твоя рука, – склонился над ним Иван, ощупывая опытными пальцами. – Кажется, даже не сломана – ушибся, разве что… Дай, рёбра гляну. Вот тут больно?

– Вяяя! – заорал Коштика дурным голосом.

– Ну, а тут?

– Вяяя!

– Ох… – вздохнул Иван, – ты, Коштику, прям кошка драная. Терпи уж. Грудь не сдавливай, вздохни!

Коштика глубоко вздохнул.

Иван приподнял бровь:

– Вздохнул? А чего не орёшь?

На секунду Коштика растерянно уставился на него, потом кротко прошептал:

– Терплю…

Иван чуть внимательнее посмотрел на него и головой покачал.

– Давай-ка мы тебя, Коштику, – предложил со всей заботой, – в седло подсадим, да попробуешь ехать. До постоялого двора дотянешь – там отлежишься. Ну, что там, ребята, с седлом? – обернулся Иван к братьям.