Транссибирский экспресс - Страница 1

21 марта 1927 года в Токио шел дождь. Он начался с утра и не прекращался целый день, улицы были пустынны, и водитель «скорой помощи» выжимал из своей машины все, что возможно. Следом мчалась еще одна, такая же, у обеих были включены сирены.

У подъезда госпиталя, под навесом, несколько человек напряженно вглядывались в проем распахнутых ворот, почти совсем скрытых от них дождем. Наконец издалека, приближаясь, донесся вой сирен. Четыре санитара бросились навстречу; пытаясь заглянуть в окна, они бежали рядом с машинами, пока те не остановились. Из первой осторожно вынесли пожилую женщину. Мальчик-санитар не успел вовремя раскрыть зонт, и несколько капель упало женщине на лицо. Она открыла глаза и быстро, бессвязно заговорила. В этом потоке неразборчивых фраз санитары поняли одно слово: «Девочка...»

Со вторыми носилками произошла заминка, и санитары успели вымокнуть до нитки. На носилках, укутанная простыней, лежала девушка. Ее лицо было бледным, а под головой, на успевшей намокнуть под дождем подушке, расплылось пятно крови.

Носилки осторожно поставили на каталку и повезли по кафельному полу к лифту. Несколько сотрудников госпиталя быстро прошли через вестибюль, скрылись за углом коридора, и все стихло.

Через полчаса к подъезду того же госпиталя подъехал черный лимузин. Едва машина остановилась, из нее выскочил небольшого роста изящный молодой человек. Он ловко щелкнул замком зонта и открыл заднюю дверь. Следом из машины тяжело вылез пожилой господин с пергаментным лицом и в сопровождении молодого человека, который прилежно держал зонт над его головой, направился к дверям госпиталя.

— Господин Курода... — с трудом сдерживая волнение, произнес доктор, раскрывший перед приехавшим дверь.

— Где они?

Пожилой господин устало смотрел прямо в глаза доктору, и лицо его казалось совершенно спокойным, если не считать мелко дрожавших губ.

— Супруга в палате. Ей делают переливание крови, — быстро проговорил доктор.

— Дочь? — перебил приехавший.

— Дочь в операционной, господин Курода. Ее ударили чем-то тяжелым, мы принимаем все возможные меры... — В свои слова доктор пытался вложить как можно больше надежды.

— Не надо, доктор, говорите правду.

Доктор посмотрел на носки своих туфель и спокойно сказал:

— У нее перелом основания черепа.

Курода отрешенно кивнул.

— Я хочу их видеть.

В сопровождении секретаря и свиты врачей он шел по коридорам госпиталя. Шаги гулко отдавались в кафельных стенах...

На другой день у загородной резиденции господина Куроды, поблескивая лаком, выстроилось несколько черных машин.

Вилла — приземистое здание в стиле традиционной европейской архитектуры — была окружена парком, и с лестницы парадного входа виднелась вдали серая полоска озера.

В большом, просто обставленном кабинете сидели пятеро. Двое — военные: полковник Сугимори, коротко остриженный, в очках с толстыми стеклами, и майор Мотомура. Остальные — штатские. Рано располневший, но изысканно одетый, крупнейший издатель Кавамото и крохотного роста, почти карлик, господин по фамилии Хаяси. Пятым был сам Курода.

Гости молчали.

Сквозь раскрытые окна было слышно, как кто-то торопливо бежал по дорожке, шурша ракушками. Все невольно прислушались, но шаги неожиданно смолкли. Послышалось сопение, закачалась ветка, и в окно заглянул внук господина Куроды, шестилетний Нарусэ.

Видимо, он не в первый раз так проникал к деду, потому что лицо мальчишки было радостным. Но все его оживление вмиг исчезло, когда он увидел непривычно серьезные глаза деда, обращенные к нему. Остальные четверо тоже смотрели холодно, и Нарусэ растерялся.

Маленький Хаяси изобразил на лице улыбку и милостиво кивнул мальчику, но его улыбка, сам вид господина, ноги которого не доставали до пола, и вся эта угрюмая обстановка в дедовском кабинете испугали Нарусэ. Он спрыгнул с дерева и побежал прочь. Шаги его скоро стихли.

Наконец Курода заговорил — медленно, точно собираясь с силами перед каждой фразой. Говорил, что собрал гостей не для того, чтобы они разделили с ним его горе. Он просил их приехать, чтобы обсудить вопросы, связанные с судьбой родины, судьбой, которая, как он думает, может стать трагичной. Он сказал и о том, что ему не советовали обнародовать свою точку зрения, что он получил письмо с угрозами, но на Тайном совете выступил так, как считал нужным.

— А на другой день, — Курода медленно обвел глазами присутствующих, — в госпитале скончалась моя дочь, жена находится там и по сей день... Без сознания... Их жестоко избили неизвестные люди.

Он вздохнул и замолчал.

Молчали и гости. В паузе явственно ощущалась враждебность. Эти четверо ненавидели Куроду, но были бессильны перед его властью. А теперь они понимали: господин Курода терял власть и силу, которая давала власть. Сам же он еще не знал, что его ожидает, но чувствовал недоброе, и это чувство и кошмарное, как страшный сон, видение — белое лицо дочери на розовой от крови подушке, — все вместе рождало ощущение новой неотвратимой беды. Но внешне он был спокоен: ему казалось, что после всего, что произошло, он готов к самому худшему.

— Господин Курода, — вкрадчиво начал Сугимори, — мы искренне скорбим вместе с вами, потеря невосполнима... Но вы пригласили нас говорить о политике, и мы не совсем понимаем... Мы ведь только военные... Имеем ли мы право вмешиваться в решение вопроса о будущем Японии? — Он оглядел сидящих за столом и продолжил: — Именно к этому, если не ошибаюсь, сводилось ваше выступление на Тайном совете. Это было два дня назад, а сегодня вы собираетесь обсуждать вопросы, касающиеся судеб родины, в таком странном обществе... — Он улыбнулся и указал на присутствующих: — Представитель разведки генерального штаба и я — мы военные, уважаемый же господин Кавамото — наш крупнейший издатель, представитель прессы.

— Я ничего не хотел бы обсуждать, господин Сугимори, — сказал Курода. Он уже вновь обрел прежнее спокойствие, и в голосе его появилась сила. — Моя цель — высказать свою точку зрения, с тем чтобы она стала широко известна в ваших кругах. С той же целью я пригласил и господина Кавамото...

Курода улыбнулся, давая понять, что пока еще власть и сила на его стороне и он обсуждает вопросы только на своем уровне, присутствующих же просто ставит в известность.

— Прошу простить, — учтиво заметил Сугимори, сразу почувствовавший опять возникшую дистанцию, — но не кажется ли вам преждевременным обнародовать свои мысли до того, как Тайный совет выскажет мнение по этому вопросу?

— Меня об этом уже предупреждали, но это  м о и  мысли, — вежливо возразил Курода. — Я высказываю их от  с в о е г о  имени...

Он сделал паузу. Ему вдруг показалось, что силы покидают его. События последнего времени надломили волю, утомили сердце, и теперь он сидел, прислушиваясь к себе, словно забыв о том, что перед ним враги и нужно во что бы то ни стало собраться и довести начатое до конца.

Курода, верно, и сам не знал, сколько длилось это молчание, но когда он наконец сосредоточился, чтобы продолжить, то вновь увидел перед собой ничего не выражавшие лица.

— Итак, вы, господа военные, хотите войны, — устало сказал Курода. — Да, я знаю это... Мало того, я знаю, что существует группировка, доктрина которой — необходимость войны с Россией... — Он горько усмехнулся. — Я не против войны. Я согласен, что есть положения, когда война — единственный выход для спасения нации. Но сейчас, в данный момент, я считаю войну преждевременной. Россия после революции слаба, но и мы не набрали достаточно сил... Экономический кризис может поставить Японию на колени, а я не могу этого допустить. — Он развел руками и улыбнулся, словно извиняясь за сказанное.