Трансчеловек - Страница 22

Аркадий сказал поспешно:

– Взгляды от материальных выгод не меняют!

– А почему? – спросил я. – Ну наивный я такой вот, не понимаю: почему на самом деле должны отказываться? А от долгой жизни вижу только выгоды. Не говоря уже о самом главном доводе…

Все замолчали, Аркадий спросил осторожно:

– Каком?

– Просто жить хочется, – ответил я.

Даже Коля наконец уяснил, что я не пью, а если пью, то фруктовые соки, мне наливать не стал, зато остальные пили, как мальчишки, которым нужно обязательно «перепить» один другого, потому ревниво следили друг за другом, чтобы не пропускал, а то я пью, а он – нет, как можно, нечестно, неспортивно.

Я по настойчивой просьбе Леонида и Михаила начал довольно нехотя рассказывать, каким будет мир, по моему мнению, через пару десятков лет, а лучше – лет через пятьдесят, когда жизнь человеческую начнут продлевать и продлевать до тех пор, пока смогут открыть или изобрести бессмертие.

Слушали не только они двое, даже их жены притихли и ловили каждое слово. Я сообразил наконец, что в самом деле для них эксперт: постоянно слежу за этими новостями, которые никогда не бывают на первых страницах газет или на телевидении. Даже утонченный Аркадий и то гораздо лучше знает, с кем очередной шоумен поссорился, помирился или вступил в однополый брак, чем ответит насчет марсохода или космического аппарата «Кассини».

И все-таки это он, выслушав достаточно внимательно, вскричал патетически:

– Володя, какой-то уж совсем жуткий мир ты нарисовал! Я не хотел бы в нем жить!

И огляделся горделиво, как дуче на трибуне, полагая, что это и есть самый весомый довод. Вот он, такой замечательный, не восхочет жить в том мире, значит – тому миру сгинуть, как же он, этот мир, обойдется без него, уникального?

Я сжал челюсти, этих уникальных столько, что хоть дороги асфальтируй. Прошлое столетие простому человечку постоянно льстили, что каждый человек – уникален, самобытен и вообще – целая вселенная! Это как доски в заборе, к ним если очень долго присматриваться, тоже можно заметить уникальность: в одной сучок в одном месте, в другой – в другом, а третья так и вовсе треснутая…

Вежливый я донельзя, а то бы прямо в лоб закатал, что, дескать, обойдутся… вернее, обойдемся, в своем жутком мире без него. Никто его и не приглашает в общество, которое я нарисовал. Даже будет проситься – не пустим. Когда-то неумелых и криворуких охотников вообще изгоняли из племени, потом пришел гуманизм, ни к чему не годных начали кормить бесплатно, а они в ответ до сих пор пытаются совершать революции, чтобы изменить такое общество, создают молодежные банды, пингвинозащитничество, а также все виды андеграунда. Сейчас эта лафа кончилась.

Не по нашей воле кончилась: барьер для перехода из личиночного стаза «человек» в более высокий, трансчеловечество, настолько высок, что большинство из этих простых никогда не перешагнет. Для них это «перешагнуть через морально-этические установки», хотя все, что мы делаем, напрямую вытекает из базовых установок развития человечества и полностью соответствует самым что ни есть морально-этическим.

Коля спросил с интересом:

– Володька, а почему же остальной народ не ломанулся, подобно тебе, к этому… бессмертию? Они все, все дураки?

Аркадий предостерегающе покашлял, намекая, что я пережил тяжелую душевную травму и на этой почве сдвинулся. Теперь у меня мозги малость иначе повернуты, потому я все понимаю не как все нормальные люди. С такими мягше надо, мягше, еще мягше!

Я перевел дыхание, сказал ровным голосом, без всякой горячности, чтобы не выглядеть этим самым сдвинутым:

– Из-за того, что жизнь коротка, настолько коротка, что нет смысла пытаться продлить ее праведной жизнью: ну какая разница, если при разгульной и несдерживаемой проживешь до семидесяти, а если на диете, да еще откажешься от алкоголя, курения, обильной пищи, крепкого кофе, доступных женщин – то жизнь продлится аж на два-три года? А человек, который не гусарствует, видит все несколько иначе. К примеру, идет по улице, видит – огромная куча дерьма…

– Фу, – сказала Жанна и скривилась.

– Кто-то из бомжей нафекалил, – продолжил я с той невозмутимостью, под которой кроется злость, – прямо посреди тротуара! Да столько, что ой-ой!.. Можно, конечно, обойти, но вот мы видим, как вполне приличный человек с удовольствием вступает в это дерьмо…

– Фу, – сказала Жанна громче, – Володя, как ты можешь?

– Вступает новенькими ботинками, – злорадно продолжил я, – затем вообще брякается туда и возится задом, перекатывается с боку на бок, а в довершение всего зачерпывает остатки обеими пригоршнями и размазывает по своему лицу…

Альбина встала и с достоинством удалилась на кухню. Спина прямая, ноги хоть и полные, но сохранили форму, а задница ну просто огромная. Коля с удовольствием проводил ее взглядом.

– Ну ты даешь, – возмутился он, – с чего бы он стал в дерьме валяться? Да еще с боку на бок?

Света с дивана смотрела на меня с беспокойством.

– Да, Володя, – заговорила она, – ты что-то завернул уж очень сложное. Наверное, компьютерное?

– Да, – сказал и Михаил, – какой-то слишком сложный образ.

– Да? – спросил я. – А вот наш Коля подтвердит, что бывает. И часто. Так проделывает кое-кто из наших друзей…

– Ну-ну?

– Да вот Коля сам вчера рассказывал, как он ужрался в их компашке? Не помнит, кто и домой привел! А как рассказывал, как они жрали, как свиньи, как кто кого перепил и как начальник отдела первым отрубился, его повели было спать в другую комнату, но уронили, потеряли, квартира ведь ого-го, трехкомнатная, заблудиться легко!.. Так и проспал он до утра на полу на собачьем коврике…

Коля гордо ухмыльнулся, Светлана хихикнула, я развел руками.

– Видите, вам смешно! И весело. И ничего не видите в том, что эти люди добровольно довели себя до состояния свиней… да при чем тут свиньи? Это даже весело. Поощряется нами, то есть обществом, общественным мнением! Разве мы не общественное мнение? Для меня пьяный – то же самое, что вывозившийся в дерьме! К тому же сам, добровольно. Шел себе, увидел дерьмо, мог бы обойти, так нет же, дай вымажусь… вот такой я герой. А потом с гордостью буду рассказывать друзьям и коллегам, как ужрался, обблевался. Ну прямо всего вывернуло… вон Настенька в прошлый раз рассказывала, как в обнимку с унитазом всю ночь простояла на коленях…

Настена сказала возмущенно:

– Неправда!

– Что, не стояла?

– Я жаловалась, а не хвасталась!

Все посматривали понимающе, каждый тоже преувеличивает свои подвиги в этой области, я чувствовал, что пора бы остановиться, я же рублю основной столб нашей цивилизации, но нечто изнутри меня продолжало говорить:

– Но ведь о таком стыдном поступке… все-таки пьянство нехорошо, правда?.. О таком стыдном можно бы и промолчать? Даже лучше помолчать? Но не промолчала же, верно?.. Рассказывала долго, с подробностями, похохатывала, и все вокруг похохатывали одобрительно. Это все от нашего осознания, что жизнь коротка, что все равно помрем. А раз так, то какой смысл вести себя чисто и праведно, Бога ж все равно нет, так гуляй, Вася… ну пусть Коля, извини, это поговорка такая, а так вообще ты гуляешь так, что любой Вася позавидует…

Коля гордо приосанился, но Аркадий смолчал, да и Михаил с Леонидом смотрят как-то странно. Жанна опомнилась первой, защебетала, оглянулась в сторону кухни, оттуда плывут мощные запахи крепкого кофе.

– Ой, Альбиночка уже сварила! Какая умница, всегда вовремя…

– Это Анатолий варил, – наябедничал Коля. – У нее бы сбежал и все плиту бы тебе залил!

– Типун тебе на твой великий и могучий!

Весело, с шуточками и приколами отправились пить кофе, но какой-то осадок остался, зря я так резко. Вообще от меня никто подобного не ожидал. Обычно я отсиживался рядом с Каролиной, которая брала на себя все светские разговоры, а я только улыбался и кивал, счастливый, что попал в такое высокое общество. Их не изменить, это мне можно меняться: я – внизу, мне нужно карабкаться вверх в «приличное общество», я могу и должен воспринимать что-то новое, а они уже достигли благополучного культурного уровня.