Трансатлантическая любовь - Страница 15

Крупные воротилы — я имею в виду издателей газет — бесятся от злости: мое поведение означает, что я не считаю их такими уж всемогущими и могу без них обойтись. Один из них, редактор известного иллюстрированного журнала, так разозлился, что напечатал мой портрет в изуродованном виде: взял хорошую фотографию и нарочно ее испортил — дорисовал круги под глазами и т. п. Я получилась такая старая и страшная, что знакомые не могли понять, что со мной стряслось. К счастью, появилось много других фотографий, хороших, и они перевесили. Были и хорошие статьи. Вообще, рецензии были почти все отличные, и книга продается даже лучше, чем обычно после Гонкуровской премии. Я получаю кучу писем. Это очень приятно, потому что давно забытые люди вдруг на несколько минут воскресают, чтобы меня поздравить. Друзья детства, однокашники, мои бывшие ученики из тех времен, когда я еще была начинающим преподавателем. Спасибо, что прислал такую милую статью Дженет. Мне интересно, как американская пресса реагирует на мою книгу. Кнопф пишет мне гневные письма, потому что я обещала роман другому издателю. Но где они были до премии? Очень бы хотелось узнать твое мнение. Все расхваливают “историю любви с американцем”. Но на самом деле это вовсе не наша с тобой история, такое было бы невозможно, я просто попыталась кое-что из нее взять и описать настоящую любовь между мужчиной, немного похожим на тебя, и женщиной, немного похожей на меня. Я старалась вызвать к ним симпатию, и большинство читателей считает, что в этом я преуспела. Но так хотелось бы узнать твои впечатления!

Ладно, меня ждет важная работа — отобрать фрагменты “Золотой руки” для мартовского номера, поэтому прощаюсь. Напиши поскорее, даже если собираешься на охоту за призраками в какие-нибудь фантастические края.

Ты для меня никогда не станешь призраком.

Твоя Симона

В 1955 г. в Голливуде по роману “Человек с золотой рукой” выходит фильм, собравший около миллиона долларов, но Олгрену не причитается из них ни гроша. Он зарабатывает на жизнь игрой в покер, и ему едва хватает, чтобы платить за жилье. В дом на озере он вернуться не может, так как единственным основанием для развода, на который Аманда не согласна, может служить его уход из семьи. Два года он скитается между Чикаго, Нью-Йорком и Флоридой, пока не получает наконец долгожданный развод. Это не освобождает его, однако, от необходимости содержать Аманду, хотя денежные дела его по-прежнему плохи. Он заканчивает новый роман, но издатель неожиданно отказывается его публиковать и требует вернуть аванс — восемь тысяч долларов.

В Америке тем временем выходит перевод “Мандаринов”, и Олгрен отзывается о них в печати довольно резко, а потом просит прощения в письмах, ссылаясь на то, что журналисты исказили его слова. Он безуспешно хлопочет о заграничном паспорте, но получает его только в 1959 г.

279.

[Сентябрь 1959]

Очень дорогой, ничуть не изменившийся ты! Почему я пишу в Гэри? Я думала, домик на озере, сад с комарами и лагуна больше тебе не принадлежат. Да, конечно, обязательно приезжай весной в Париж подновить свои запасы магии! Не знаю, далеко ли мы заберемся в наших странствиях, но мой спутник жизни никак нам не помешает, поскольку я как раз подвела под этим черту. Почувствовала потребность опять стать свободной и стала. Так что можешь остановиться у меня, в твоем распоряжении будет отдельная маленькая комната. Ладно, разберемся на месте. Главное, приезжай. Сколько всяких историй, правдивых и не очень, я расскажу тебе, а ты мне! Приезжай, милый. И вовсе не нужно много денег, если ты будешь жить у меня, путешествовать на моей машине (страшно?) и есть мою стряпню (это уж точно страшно, я знаю). Приезжай, и мы чудесно, по-стариковски, поживем вместе. Жду.

Твоя Симона.

Сартр, Бост и вообще все требуют, чтобы ты появился до того, как облачишься в саван.

Весной 1960 г. Олгрен приезжает в Париж. Живет у Симоны де Бовуар, на улице Шельшер. Потом они отправляются вместе путешествовать по Европе. В августе Симона де Бовуар уезжает с Сартром в Бразилию. Олгрен остается во Франции до сентября. Это их последняя встреча.

283.

28 октября [1960]

Кубинский “Отель Насьональ”,

Гавана

Дорогой мой зверь, мой Нельсон! Столько всего произошло с тех пор, как я сделала попытку отправить тебе письмо из Белена (интересно, что из этого вышло?). Оттуда мы полетели в Манаус, это на Амазонке. Очень странный город. Когда-то он ненадолго разбогател на каучуке, экспортируя его во все страны мира. В те годы здесь выстроили огромный экстравагантный театр и массу не менее экстравагантных и очень уродливых зданий. А потом все разом кончилось: англичане украли семена каучуковых растений и стали разводить их в Индии. Манаус за каких-нибудь полгода оказался разорен, пришел в упадок, и теперь это мрачный нищий город, зажатый между непроходимыми джунглями и огромной рекой. Настоящее пекло с влажной жарой. А Амазонка! Миссисипи по сравнению с ней — жалкий ручеек. У меня там вдруг поднялась температура, но я ни за что не хотела болеть в Манаусе, и мы первым же самолетом, в четыре часа утра, улетели в Ресифи (пятнадцать часов лету). Когда мы приземлились, я была полумертвая. В Ресифи тоже пекло, хотя и не такое ужасное, там дует приятный ветерок, но температура у меня продолжала подниматься, пришлось вызвать врача, и он поставил диагноз “тиф” — которого, естественно, не было, иначе я бы не выздоровела так быстро. Меня отправили в больницу и пичкали антибиотиками, убивая болезнь, а заодно и меня, — слабость была такая, что я провалялась там неделю. Я лежала в отдельной палате, но все равно это был ад. Очень шумно, невозможно сомкнуть глаз, есть почти ничего нельзя и страшная скука! В довершение всего спятил Сартр. Мы выбрали Ресифи, потому что оттуда собирались вылетать во Францию, но отчасти и потому, что там живет рыжая бразильянка, в которую втрескался Сартр. И пока я маялась в больнице, он водил ее на прогулки. Ты не представляешь себе, что такое северный бразильский город, такой, как Ресифи. Девушки обязаны хранить невинность до свадьбы, иначе на них никто не женится. Гулять с мужчиной можно, только если собираешься за него замуж, иначе прощай репутация. Эта девушка достаточно сильная и независимая, ей очень нравится Сартр, и она часто и помногу с ним виделась, хотя ее осуждала семья и весь город. Но она по-настоящему верующая и, когда поняла, что Сартр не прочь с ней переспать, пришла в такой ужас, как будто увидела самого черта. Они разругались. Сартр, один в этом мрачном, враждебном городе, жил кошмарной жизнью, разрываясь между больницей, где я лежала, и своей затерроризированной красоткой, каждый день напивался и, чтобы заснуть, глотал огромные дозы гарденала. В результате утром он едва стоял на ногах, передвигался держась за стены и весь день ходил по кривой. Когда он являлся ко мне, его осоловелый вид приводил меня в ярость, но я ничего не могла сделать. Девушка пила вместе с ним, и когда я наконец выздоровела, мы провели втроем кошмарную ночь: она давила в руках стаканы, обливалась кровью и грозила покончить с собой от любви и ненависти к Сартру и оттого, что мы завтра уезжаем. Мне пришлось спать рядом с ней, держа ее за руку, чтобы она не выбросилась из окна, и дать ей тоже хорошую дозу гарденала. Она очень мила и хороша собой, собирается приехать в Париж, и Сартр говорит, что женится на ней. А как же его алжирка? Ладно, там видно будет. А тогда я была больна, а он безумен, и вдруг из Парижа начинают сыпаться звонки и телеграммы, чтобы мы ни в коем случае не приезжали, не получив подробного письма от наших друзей, так как это вопрос жизни и смерти. Мы, в общем, понимали, что в Париже над нами сгущаются тучи, поэтому решили подождать, но письмо, посланное через Нью-Йорк, никак не приходило. Короче, мы застряли в этом проклятом Ресифи, и мне уже чудилось, что навсегда. В конце концов письмо пришло. Дело оказалось вот в чем: ты, наверно, знаешь из газет, что Сартр послал очень смелое, вызывающее обращение к “суду Жансона”, мы призвали молодежь отказываться воевать в Алжире, и власти за это намерены засадить Сартра за решетку (на самом деле не посмеют в нынешней ситуации), но главное, французские фашисты серьезно собираются с ним расправиться, и наши друзья считают, что он должен скрываться. Они советуют не прилетать на парижский аэродром, где нас поджидают полиция и ОАС, а взять билет до Испании, где кто-нибудь встретит нас и спокойно привезет домой на машине. Хорошо. Но тут нас похитила революционная Куба… В Бразилии так трудно связаться с кем-то по телефону или телеграфу, что кубинский консул не поленился проделать путь от Рио до Ресифи (2000 км), чтобы умолить нас приехать в Гавану. Как тут откажешь? Пришлось опять лететь на юг, в Рио, оттуда снова на север, в Белен, оттуда в Каракас и уже из Каракаса в Гавану. Хорошенькое путешествие! В Каракасе нас чуть не арестовали. Ладно, короче, мы на Кубе, в том же отеле, что и в марте, но атмосфера уже совсем не та. Кубинцы живут в ожидании американской агрессии, они напряжены, готовы драться, но очень подавлены, и их можно понять. У нас за всю неделю не было свободной минуты. Кончаю писать, потому что мы сейчас едем осматривать завод, обедать с рабочими, встречаться с Фиделем, а потом будем укладываться. Мы летим в Барселону, где нас встретит Бост с друзьями, и они увезут нас на машине. В следующий раз напишу уже из Парижа, где, надеюсь, меня ждет большая стопка нельсоновских писем. Пиши, любимый мой зверь. Боюсь, в квартире на улице Шельшер без тебя будет очень пусто.