Трагедия личности - Страница 5

Все эти кажущиеся столь несовместимыми импульсы мы объединяем общим понятием «сдерживающе-отторгающего» образа действия. Фактически все основные модальности с одинаковым успехом могут служить для выражения как позитивного, так и негативного отношения. Следовательно, желание «держать» вполне может обернуться жестоким и разрушительным сдерживанием и воздержанием, но, с другой стороны, может сформировать паттерн «заботливого» поведения в смысле «иметь что-то» и «держаться за это». Точно так же воля к освобождению, желание «отпустить» может перейти в злокачественную форму, когда человек неспособен сдерживать свои разрушительные порывы, но, с другой стороны, может развить спокойное, ненапряженное отношение к жизни (что, пожалуй, лучше всего формулируется в оборотах типа «оставить в покое» и «не обращать внимания»). В культурном смысле эти модальности сами по себе не плохи и не хороши; их оценка полностью определяется тем, как они встраиваются в систему культурных ценностей.

Сложившаяся взаимная регуляция взрослого и ребенка подвергается новым суровым испытаниям. Если родители слишком строго или слишком рано лишают ребенка возможности свободно и постепенно приобрести навыки управления своим организмом, то они сталкиваются с удвоенным сопротивлением и удвоенным поражением. Ребенок, бессильный перед анальными инстинктами, и напуганный своими собственными ощущениями и родительским бессилием, вынужден искать удовлетворения в регрессивных или ложно-прогрессивных формах поведения. Другими словами, он возвращается к более ранним оральным привычкам, например, сосет большой палец и становится чрезмерно требовательным, своевольным и враждебно настроенным; проявляет излишний интерес к своим фекалиям (что позже перерастает в пристрастие к «грязным» словам); или претендует на полную aвтономию и способность со всем справляться самостоятельно, без посторонней помощи – что ему, конечно же, не удается.

Поэтому именно на второй стадии развития решается, каким будет личностное соотношение между миролюбием и злобным самоутверждением, между кооперацией и своеволием, между самовыражением и самоограничением. Самоконтроль и самооценка являются онтогенетическими источниками свободной воли. Предрасположенность к сомнению и чувству стыда вытекает из чувства неизбежности потери не только родительского, но и самоуправления.

Для развития чувства автономии совершенно необходимо неустанно укреплять чувство доверия. Ребенок должен твердо уяснить, что его вера в себя и в окружающий мир не может пострадать от его неистового желания настоять на своем, и только родители могут защитить ребенка в его неопытности и неосмотрительности. Окружающие должны поддерживать в ребенке желание «самому стоять на ногах», помогая ему справиться с новым для него ощущением «выставленности напоказ в глупом свете» (то есть ощущением стыда) и чувством вторичного недоверия. Это вторичное недоверие мы называем неуверенностью – неуверенностью как в себе, так и в своих руководителях.

Чувство стыда приобретается почти безболезненно, потому что наша культура характеризуется очень ранним «растворением» этой инфантильной эмоции в чувстве вины. Стыдливость предполагает осознание «взгляда со стороны» – другими словами, стыдливость предполагает самоосознание. Что-то, что должно остаться в тайне, теперь открыто всем взорам. Вот почему «стыд» так часто ассоциируется с тем состоянием, когда нас застали врасплох, ночью, а мы не одеты, и сердце у нас «уходит в пятки». Стыдливость очень часто проявляет себя в желании спрятать лицо или «провалиться сквозь землю». Предрасположенность к чувству стыда эксплуатируется во многих первобытных культурах, проповедующих «стыдливый» метод воспитания. В данном случае чувство стыда вытесняет значительно более деструктивное чувство вины, о чем мы поговорим несколько позже.

Обычай тщательно закрывать лица чадрой или вуалью, принятый у некоторых народов, уравновешивает чувство стыда, базирующееся на чувстве «малости», которое возрастает по мере того, как ребенок начинает ходить и осознавать относительность размеров предметного мира.

Слишком большая стыдливость вовсе не гарантирует появления чувства приличия, но, наоборот, может закрепиться в тайной склонности к воровству и привести к намеренному бесстыдству. Всем знакома потрясающая американская баллада об убийце, которого должны повесить на глазах у «почтенной публики». И вот он, вместо того, чтобы смертельно бояться и дрожать от стыда, начинает осыпать всех присутствующих грязными ругательствами, заканчивая каждый пассаж словами: «Проклятие вашим глазам!» Малышу частенько бывает невыносимо стыдно за свое поведение, и, наверное, если бы он обладал тем же мужеством (и тем же словарным запасом), что и этот убийца из баллады, он выразился подобным же образом. Самое неприятное заключается в том, что каждый человек (будь то взрослый или ребенок) имеет свой индивидуальный порог чувствительности, за пределами которого он начинает считать свое тело, свои желания и свои потребности недостойными и грязными, а тех, кто не испытывает таких «низменных» страстей, – абсолютно безгрешными. Иногда может случиться и так, что ребенок вообще перестает прислушиваться к мнению окружающих, считает злом единственный факт их существования и ждет не дождется, когда его оставят одного.

Эта стадия развития чревата усилением «нормативного» отчуждения детей и родителей, что, в свою очередь, может вызвать психотические и невротические расстройства. Чувствительный ребенок вполне может «зациклиться» на своем желании «ну и пусть мне будет хуже», что может привести к преждевременному развитию совестливости. Вместо неторопливого и постепенного постижения смысла вещей, дающегося в игре, ребенок проявляет яростное желание иметь все «прямо сейчас». Когда ребенок не может «разумно» отрегулировать свои отношения с родителями, он берет «верх» над ними именно с помощью этой «инфантильной одержимости» и бесконечно занудных «ритуальных» повторов. Эта сомнительная победа является моделью будущего невроза навязчивых состояний.

В юности человек, подверженный таким состояниям, обнаруживает полную неспособность противостоять своим непреодолимым желаниям. Чтобы освободиться из-под гнета навязчивости, он, наоборот, идет «на поводу» своих желаний – и, к примеру, начинает воровать. В то самое время, как подросток учится изворачиваться и выходить сухим из воды, его рано созревшая совестливость запрещает ему красть, и поэтому молодой человек встречает свой кризис идентичности привычно пристыженным, извиняющимся и дрожащим от страха, что его увидят. Кроме того, может сработать компенсаторный механизм, и подросток начнет выказывать открытое неповиновение, идеалом которого является «бесстыжая бандитская наглость»…

Неуверенность сродни стыду. Но если чувство стыда зависит от степени честности и «открытости» сознания, то неуверенность связана с наличием различных плоскостей сознания, а более всего с тем, что находится за пределами сознательного. Поскольку, хотя ребенок и не может заглянуть в глубины своего организма и разобраться в работе сфинктеров – этих носителей либидо и агрессии, при определенном внешнем влиянии эта глубинная область может стать доминирующей. Захват этого темного островка на светлом фоне остального тела может стать определяющим для того, кто посягает на чужую независимость и считает продукты выделения человеческого организма чем-то греховным (в то время как возможно совершенно нормальное и спокойное отношение к этому).

Базовое чувство неуверенности в своих неосознанных способностях является моделью навязчивых движений, а также других, более поздних и более вербальных разновидностей навязчивых состояний. Типичный пример этому – параноидальная мания преследования и постоянные поиски мифической внешней опасности. Для юности характерна глобальная неуверенность в себе и ощущение невозможности использования своего детского опыта на следующем этапе развития. Отрицание может дойти до упрямого пристрастия ко всему «низменному» и «гадкому», что, конечно, включает грязное поношение в адрес самого себя и окружающего мира.