Трагедия господина Морна - Страница 2
Изменить размер шрифта:
ТРЕМЕНС:
Жива, жива… Да, узнаю я друга —
все тот же Ганус, легкий, как огонь,
все та же страстность в речи и в движеньях…
Так ты бежал? А что же… остальные?
ГАНУС:
Я вырвался — они еще томятся…
Я, знаешь ли, к тебе, как ветер, — сразу,
еще не побывал я дома… Значит,
ты говоришь, Мидия…
ТРЕМЕНС:
Слушай, Ганус,
мне нужно объяснить тебе… Ведь странно,
что главный вождь мятежников… Нет, нет,
не прерывай! Ведь это, правда, странно,
что смею я на воле быть, когда
я знаю, что страдают в черной ссылке
мои друзья? Ведь я живу, как прежде;
меня молва не именует; я
все тот же вождь извилистый и тайный…
Но, право же, я сделал все, чтоб с вами
гореть в аду: когда вас всех схватили,
я, неподкупный, написал донос
на Тременса… Прошло два дня; на третий
мне был ответ. Какой? А вот послушай:
был, помню, вечер ветреный и тусклый.
Свет зажигать мне было лень. Смеркалось.
Я тут сидел и зыблился в ознобе,
как отраженье в проруби. Из школы
еще не возвращалась Элла. Вдруг — стучат,
и входит человек: лица не видно
в потемках, голос — глуховатый, тоже
как бы подернут темнотой… Ты, Ганус,
не слушаешь!..
ГАНУС:
Мой друг, мой добрый друг,
ты мне потом расскажешь. Я взволнован,
я не слежу. Мне хочется забыть,
забыть все это: дым бесед мятежных,
ночные подворотни… Посоветуй,
что делать мне: идти ль сейчас к Мидии,
иль подождать? Ах, не сердись! не надо!..
Ты — продолжай…
ТРЕМЕНС:
Пойми же, Ганус, должен
я объяснить! Есть вещи поважнее
земной любви…
ГАНУС:
…так этот незнакомец… —
рассказывай…
ТРЕМЕНС:
…был очень странен. Тихо
он подошел: «Король письмо прочел
и за него благодарит», — сказал он,
перчатку сняв, и, кажется, улыбка
скользнула по туманному лицу.
«Да… — продолжал посланец, театрально
перчаткою похлопывая, — вы —
крамольник умный, а король карает
одних глупцов; отсюда вывод, вызов:
гуляй, магнит, и собирай, магнит,
рассеянные иглы душ мятежных,
а соберешь — подчистим, и опять —
гуляй, блистай, притягивай…» Ты, Ганус,
не слушаешь…
ГАНУС:
Напротив, друг, напротив…
Что было дальше?
ТРЕМЕНС:
Ничего. Он вышел,
спокойно поклонившись… Долго я
глядел на дверь. С тех пор бешусь я в страстном
бездействии… С тех пор я жду; упорно
жду промаха от напряженной власти,
чтоб ринуться… Четыре года жду.
Мне снятся сны громадные… Послушай,
срок близится! Послушай, сталь живая,
пристанешь ли опять ко мне?..
ГАНУС:
Не знаю…
Не думаю… Я, видишь ли… Но, Тременс,
ты не сказал мне про мою Мидию!
Что делает она?..
ТРЕМЕНС:
Она? Блудит.
ГАНУС:
Как смеешь, Тременс! Я отвык, признаться,
от твоего кощунственного слога, —
и я не допущу…
В дверях незаметно появилась Элла.
ТРЕМЕНС:
…В другое время
ты рассмеялся бы… Мой твердый, ясный,
свободный мой помощник — нежен стал,
как девушка стареющая…
ГАНУС:
Тременс,
прости меня, что шутки я не понял,
но ты не знаешь, ты не знаешь… Очень
измучился я… Ветер в камышах
шептал мне про измену. Я молился.
Я подкупал ползучее сомненье
воспоминаньем вынужденным, — самым
крылатым, самым сокровенным, — цвет свой
теряющим при перелете в слово, —
и вдруг теперь…
ЭЛЛА:
(подходя)
Конечно, он шутил!
ТРЕМЕНС:
Подслушала?
ЭЛЛА:
Нет. Я давно уж знаю —
ты любишь непонятные словечки,
загадки, вот и все…
ТРЕМЕНС:
(к Ганусу)
Ты дочь мою
узнал?
ГАНУС:
Как, неужели это — Элла?
Та девочка, что с книгою всегда
плашмя лежала вот на этой шкуре,
пока мы тут миры испепеляли?..
ЭЛЛА:
И вы пылали громче всех, и так
накурите, бывало, что не люди,
а будто привиденья плещут в сизых
волнах… Но как же это вы вернулись?
ГАНУС:
Двух часовых поленом оглушил
и проплутал полгода… А теперь,
добравшись, наконец, — беглец не смеет
войти в свой дом…