Трагедия адмирала Колчака. Книга 2 - Страница 100
27-го утром Сычев получил телеграмму из с. Листвиничного от командира семеновского дивизиона броневых поездов Арчегова: «...двигаемся к ст. Иркутск и давно были бы там, но союзники энергично протестуют.
Вчера весь день не разрешали продвинуться дальше Михалева (30 верст от Иркутска). Силами располагаем... У нас настроение бодрое, у всех желание идти вперед»13. Сычев издает приветственный приказ «славным войскам Забайкалья». У защитников города поднимается дух. «Соглашение», пожалуй, и не нужно.
Эти колебания были «не безызвестны» П. Ц. «Чтобы оказать давление, — рассказывает N., — и сделать его (Правительство) более сговорчивым Городская Дума решила произвести вооруженную, но мирную демонстрацию сил, стоящих на стороне Центра. Представители Думы заехали к управляющему губернией, прося его дать приказ милиции и отряду о выступлении на площадь для демонстрации. Зная, что это будет вызов ген. Сычеву, после которого немедленно начнется бой, считая, что это является актом не нейтральным, а активным, Яковлев отказал, и демонстрация не состоялась. Движение пошло другим путем. В 3 часа Яковлев, у которого в то время пили чай главари Центра Ходукин и Алексеевский, сообщил, что начальник его отряда, кап. Решетин, «именем управляющего губернией» приказал двум ротам отряда выступить против гостиницы «Модерн», где находилось правительство. Яковлев поехал их уговаривать. Шел уже бой». N рисует жанровую картину: «...методически стучали пулеметы, а в стороне от боя звонили ко всенощной. Яковлев вышел из саней и пошел пешком. У какого-то забора вдруг остановился и тяжело разрыдался. А позади разрасталось второе декабрьское кровопролитие, которое он тщетно старался устранить»...
В это «отчаянное время» по байкальскому тракту подоспевала на грузовых автомобилях помощь в лице 112 семеновцев. Весть об их прибытии, распространившаяся среди сычевцев, «ожидавших своего конца», подняла их настроение. Но надо было бросить ее и в ряды восставших. Это и было сделано Яковлевым. Офицеры восставших увели тогда свои войска в казармы. «Молча расходились солдаты по казармам, не понимая, почему их именем управляющего то бросают в бой, то отзывают»...
Сам Яковлев еще 25-го подал в отставку, мотивируя свой отказ несогласием с новой ориентацией Правительства на Семенова. Но только 28-го Яковлев фактически осуществил свое намерение, прося Чер.-Водали сообщить Пепеляеву, с которым он был «в особых личных отношениях», что «долг свой он исполнил до конца». В тот же день Яковлев «исчез с группой солдат и офицеров из Иркутска, проклинаемый правыми как глава и организатор восстания, и некоторыми левыми как провокатор, сорвавший выступление 27 декабря своим сообщением о прибытии семеновцев»...
Непонятна вся эта двойственная роль губернского комиссара, эсера, первого председателя «революционного иркутского земства». Его характеристику дает Гинс:
«Безусловно даровитый губернатор, социалист по убеждениям, Яковлев всегда сочувствовал оппозиции и покровительствовал ей. Яковлев — человек тонкий и лукавый. На каторгу он попал за участие в экспроприации, в тюрьме он сочинил кантату с верноподданническим мотивом, в губернаторы попал при Павле Михайлове, а доверием пользовался и у Пепеляева. Правительство всегда относилось к Яковлеву с сомнением, но дорожило им... как представителем левых течений, сближение с которыми всегда являлось предметом вожделений омской власти... Я убежден, хотя и не могу этого доказать иначе, как косвенными уликами, что Яковлев принимал участие в подготовке переворота. Но он не мог сочувствовать передаче власти большевикам, которые никогда не простили бы ему службы Омскому правительству... Ход событий привел к мосту, переброшенному от Омского правительства прямо к большевикам. Поэтому Яковлев 28 декабря счел за благо уйти» [II, с. 485—486].
Двойственность Яковлева (он первый предупредил Пепеляева о заговоре) может быть до некоторой степени понята только в том случае, если предположить, что Яковлев, сочувствующий эсерам, считал их тактику безнадежной и хотел действительно избежать кровопролития14. И все-таки многое остается неясным и странным. Для проф. Легра Яковлев — вождь иркутского восстания.
Действующим лицом на иркутской арене оставался кап. Решетин, вошедший еще раньше, до восстания, в соглашение с подпольной организацией коммунистов. 28-го утром со своими большевицкими частями (это и была «национальная сибирская революционная армия») Решетин повел из Глазкова наступление на город, но был отброшен. Враги стали на берегах, и так как силы были почти равны, то «борьба затянулась так же, как и в 1917 г., на 9 тяжелых дней»... «»В это время господа иностранные высокие комиссары, — заключает автор иркутской летописи, — сидя в своих вагонах на станции, которую они предусмотрительно объявили нейтральной, наблюдали борьбу, ожидая развязки». 29-го бой продолжается. 30-го сычевские егеря переходят на сторону Решетина, но на следующий день возвращаются назад15. Судьба части их была печальна — они были перебиты во время перебежки; раненых... никто не хотел убирать. И они замерзали, обращались в комья, которые топорами вырубались по окончании боев... 31-го начался бой с подошедшими семеновцами16. Бой повел Калашников во главе двух батальонов 53-го полка и пулеметной команды подошедшего партизанского отряда. Успех колебался. В это время железнодорожники остановили броневой поезд Семенова, пустив ему навстречу паровоз. Удачной атакой Калашников захватил 70 чел. пленных. «Иркутское восстание было спасено этой минутой», — говорит обозреватель. Во время боя на правом берегу Ангары сотни иркутян, собравшись у здания университета, с разными чувствами следили за исходом.
— Семеновцы разбиты, семеновцы побежали, — пошла молва по городу. — Исчезли последние надежды на спасение Совета министров, исчезла последняя угроза революционному Иркутску.
— Но что же японцы?
— Ничем не могли помочь...
— Почему же? Союзники опять помешали?
— Нет. Смешно сказать, но их четыре эшелона, следовавших в Иркутск, напугавших чехов и русских, оказались почти с пустыми вагонами.
Поведение семеновцев не совсем понятно — оно как-то слишком пассивно. Швед Эссен, проводивший этот день на вокзале, определяет число их «на глаз» от 1500— 2000 чел.17 Победоносные реляции «нар.-рев. армии» первый же день боя представляют разгромом семеновцев: «потери убитыми и ранеными велики; у нас один убит и шесть ранены». В чем секрет этого странного отступления и пассивности всех действий? Или у Семенова не было большого стремления спасать колчаковское Правительство, или его помощь встретила слишком большую оппозицию у союзников18, не всегда пребывавших в состоянии того «странного нейтралитета», о котором говорил в Иркутске Благош сотруднику Р. Т. А. 1 января Благош отмечал в интервью, что семеновцы не были лояльны и не очистили жел. дороги, но чехи выступят только в том случае, если восстание примет «большевицкий характер» [«Из. Р. Т. А.», № 148]. По словам того же Эссена, чехи не скрывали своих чувств: «было ясно видно, что симпатии чехов принадлежали красным»19. В значительной степени прав Ган, утверждающий, что «нейтралитет» союзников свелся к недопущению семеновцев соединиться с правительственными войсками [Два восстания. С. 174].
1 января разгорелся «самый упорный и самый жестокий уличный бой». «Ухали пушки, трещали в морозном тумане пулеметы и ружья. В первый день нового года брат убивал брата, товарищ товарища, — описывает все тот же современник. — С небывалым ожесточением обе стороны шли друг на друга, добивая раненых, не беря никого в плен. На стороне Решетина дрались даже подростки 14—16 лет; у Сычева их ровесники — ученики кадетских корпусов. Наступление снова и с большими потерями было отбито отчасти и потому, что в бою впервые приняли участие семеновцы, прибывшие с тракта и на пароходе из Листвиничной с Байкала».
Городская милиция продолжала держать нейтралитет; почти аналогичную позицию занимали и казаки. Надо было как-то разрубить узел запутывавшихся событий. На сцену выступают «нейтральные» союзники.