Товарищ Сталин: роман с охранительными ведомствами Его Императорского Величества - Страница 35

Обдумывание прояснившейся ситуации заняло у Адольфа еще некоторое время, и в двадцатых числах мая 1913 года, через четыре месяца после судьбоносной встречи с «пейсатым евреем» Кобой, он отбыл в Мюнхен. С момента знакомства с изданным там сочинением Чемберлена этот город манил его. Глядя из окна вагона на перрон, где, как и везде в Вене, кишели евреи, собиравшиеся переехать с Северо-Западного вокзала на Южный, чтобы делать свой гешефт и плести свои интриги в западнославянских провинциях империи Габсбургов, Адольф вернулся в свои грезы, в свой воображаемый мир, в котором он пребывал: и сейчас это был тот же вокзал в такой же яркий солнечный день, но всю привокзальную площадь и ведущие к ней улицы заполняла его любимая белокурая «масса», и эти нарядные магистрали красавицы Вены были полностью освобождены от еврейско-цыганско-мадьярско-славянского сброда. Видения эти были так прекрасны, что Адольф даже не заметил, как состав тронулся и за окном замелькали утопающие в зелени венские предместья. Бедный доктор Зигмунд Фрейд, проводивший этот день у своего приятеля в одном из домиков, по которым скользил безразличный взгляд Адольфа, даже не догадывался, что не видимый ему поезд, дававший о себе знать приглушенным перестуком колес, увозил его потенциального пациента, являвшего собой самую убедительную, можно сказать, классическую иллюстрацию к большинству его сенсационных открытий, объединенных им в понятие «психоанализ», и, возможно, только он, еврей и блестящий венец в одном лице, смог бы объяснить, почему перед невидящим взором Адольфа, скользившим по вечной красоте Природы, вдруг как наваждение возникла фигура Кобы «в длинном кафтане и с пейсами», и он чуть не задохнулся от резкой вспышки злобы и ненависти. Сидевший напротив него в тесном купе вагона человек, в котором даже такой специалист по национальным вопросам, каким считал себя Адольф, не смог бы ни по «запаху», ни по «расе» распознать еврея, с интересом наблюдал поверх газеты и поверх очков за изменениями физиономии Адольфа, сопутствовавшими обуреваемым его чувствам. В этих мимолетных гримасах было что-то очень знакомое ему — известному адвокату по уголовным делам. «Безусловно — потенциальный убийца и, возможно, мой клиент в ближайшем будущем» — таким был вывод этого специалиста, любителя предсказаний и прогнозов. Как мы теперь знаем, он оказался прав лишь наполовину — в первой части своего пророчества, что же касается всего остального, то как раз ему самому и ему подобным предстояло стать «клиентами» Адольфа, а не наоборот.

Но до этого момента оставалось еще ровно двадцать лет, и можно было пожить.

Впрочем, слова «можно было пожить» относятся только к людям Запада, поскольку именно им предстояло стать «клиентами» бесноватого Адольфа. Для тех же, кому Судьбой было определено родиться и жить восточнее Вислы, тринадцатый год минувшего века — год сближения путей Кобы и Адольфа — стал последним мирным годом в буквальном значении этого слова. Дальше им предстояло прямо из мировой войны шагнуть в революцию и в другую войну — Гражданскую, — в голод и страдания, и только тем, кто выжил в этом «чистилище», стать «клиентами» другого действующего лица этой главы.

В заключение этой главы, возвращаясь к своим извинениям за мое обращение в ней к элементам фантастики, осмеливаюсь обратить внимание читателя на то, что использование фантастических версий в документальных повествованиях есть истинно сталинская историко-литературная традиция, использованная во всех без исключения исторических и литературных сочинениях, касающихся летописания большевизма в России. В целях краткости я еще раз приведу в пример замечательное произведение эпохи социалистического реализма — книгу «Иосиф Виссарионович Сталин. Краткая биография», написанную, как уже говорилось, нашим вождем под псевдонимом группы реально существовавших товарищей Митина, Александрова, Поспелова и проч., и проч. Эта книга, можно сказать, пронизана фантастическими версиями. Одна из них — описание мудрого сталинского руководства революционной работой в 1917 году и его личного участия в уличных боях, в то время когда его там «даже не стояло». Поэтому в деле обращения к фантастике я прошу считать меня верным последователем товарища Сталина.

Всё начиналось, как в пошлой оперетке: 24 февраля 1913 года шел себе в Петербурге в помещении Калашниковской биржи концерт-маскарад, проводимый с благотворительной целью. Как положено, ровно в 12 часов ночи в этот маскарад явились чины охранительного ведомства и заявили наблюдавшему за порядком полицейскому, что под одной из масок скрывается лицо, подлежащее обыску и аресту. Врага государства нашли в буфетной комнате за одним столиком с членами Государственной Думы и пригласили следовать за полицейским чином. Ничего предосудительного обыск этого лица не выявил, тем не менее оно было все же арестовано. Назвать себя при аресте указанное лицо отказалось. Спустя пару дней в газете «Луч» появилась статья об этом происшествии, озаглавленная «Арест во время маскарада», в которой фамилия арестованного не указывалась, а в Краков Ильичу пошло письмо с извещением, что был схвачен охранкой «наш милый дюша-грузинчик». При этом информатор Старика сетовал: «Черти его принесли или какой дурак привел на свой вечер. Это было прямо нахальство идти туда».

В действительности его туда привел не черт, а верный друг «дюши-грузинчика» депутат Государственной Думы Роман Малиновский. О своем госте он одновременно известил и охранительное ведомство, где этот пламенный большевик состоял весьма дорогостоящим агентом, так что заниматься установлением личности арестованного никакой надобности у полиции не было.

Далее стали происходить из ряда вон выходящие для товарища Кобы события: во-первых, начальник Особого отдела Департамента полиции наш и товарища Кобы старый знакомый — полковник А.М. Еремин — вместо обычных для него в случаях ареста Джугашвили ухищрений и волокиты, молниеносно представил «справку» о подвигах арестованного директору Департамента полиции С.П. Белецкому, и, во-вторых, когда начальник Петербургского Губернского жандармского управления генерал-майор Митрофан Яковлевич Клыков, помня о том, как ему не удалось два года назад спровадить товарища Кобу в Якутию, подписал на сей раз постановление, предлагавшее вернуть Джугашвили в весьма обжитую Томскую губернию — в Нарымский край, то Особое совещание, всегда смягчавшее участь нашего абрека, на сей раз направило-таки его куда Макар телят не гонял — в приполярную пустыню — в Туруханский край, в низовья Енисея.

Что же произошло? Можно, например, предложить такую версию: в охранительных органах Империи поняли, что они несколько преувеличили политическую масштабность фигуры товарища Кобы и вычеркнули его из перспективных кандидатов на сотрудничество в деле спасения Дома Романовых, лишив его своей опеки и разнообразного содействия. А может быть, причиной были изменения в поведении самого Кобы: «свой среди чужих» стал отлынивать от работы, реже «выходить на связь», чем вызвал подозрения у А.М. Еремина, и эта версия вполне соответствует содержанию его легендарного письма. Имеет право на существование и любая другая версия по усмотрению читателей.

А тогда, в конце июня 1913 года, товарищ Коба из предвариловки был переведен в пересыльную тюрьму и почти сразу же этапирован в Красноярск — центральный город Енисейской губернии, а оттуда при первой же оказии — в Туруханский край, а точнее — в село Монастырское, где тогда находилась администрация этого края. В качестве главного полицая там пребывал земляк товарища Кобы — пристав Иван Игнатьевич Кибиров из осетин, переведенный сюда из Баку то ли в порядке наказания за какие-нибудь административные провинности, то ли под обещания дальнейшего продвижения по службе. Первое время администрация Туруханского края никак не могла определиться с местом содержания в ссылке товарища Кобы. Сначала он был поселен в небольшой деревушке («станке») с подходящим к этому случаю названием Мироедиха, находившейся на 25 верст южнее Монастырского. Затем через пару недель товарищ Коба переселился еще южнее — в деревню Костино. Злые языки утверждали, что в Костино он бежал от гнева товарищей по оружию, поскольку, находясь в Мироедихе, прикарманил библиотечку утонувшего в Енисее коллеги Дубровинского, изъяв все книги из общего пользования.