Товарищ маузер (ил. А.Иткина) - Страница 50

— Товарищи, тихо! — крикнул он. — У нас нет ни времени, ни инструмента. Мы сможем освободить только смертников.

Крики, раздававшиеся со всех сторон, смолкли. Только из девятой камеры все еще слышался голос отчаяния:

— Робис, ты что, забыл меня? Ведь я — Фредис…

Потом и он затих. Зато на первом, втором, третьем… на всех этажах сразу раздался призыв:

— Парабеллум, Гром, отзовитесь!

И громче всех Робис:

— Дайна! Где ты, Дина?

— Робис, они здесь! Нашли!

Робис взлетел на второй этаж:

— Кто?

— Гром и Парабеллум!

— А Дайна?

— Говорят, где-то на этом этаже, — ответил Лихач.

— Ищите! Ищите! — И Робис снова закричал: — Дайна!

Дергая двери камер, он бежал в конец коридора. Одна дверь поддалась. Уборная. Первое, что бросилось Робису в глаза, был забившийся в угол надзиратель и большая связка ключей в его руке. Овладеть ключами. Овладеть ими, пусть хоть ценой жизни! Робис бросился к надзирателю.

Но тот оказался проворнее. Разгадав замысел, он бросил ключи в трубу клозета.

Нервы Робиса не выдержали. Забыв собственный наказ — не стрелять без крайней необходимости, — он всадил пулю в сердце надзирателя.

Атаман целиком полагался на Робиса: где Робис, там немыслимы необдуманные поступки. У него нет слабостей, и другим он их тоже не прощает. В корпусе одиночек не может быть никаких неожиданностей, тем не менее Атамана не покидало чувство тревоги. Чтобы отогнать тревожные навязчивые мысли, он окинул взглядом своих парней, стоявших на расстоянии пяти шагов друг от друга. Холодный блеск револьверов успокоил его. Тут были тяжелые парабеллумы, и маленькие удобные браунинги, и длинноствольные кольты, но больше всего было излюбленных маузеров. Ребята по возможности старались держаться в тени, однако Атаман сумел разглядеть даже стоявшего в отдалении Брачку. Вот этот яркий свет делает их позицию уязвимой. У многих боевиков чесались руки меткой пулей погасить светившую позади проклятую лампу. Но этого делать было нельзя. Первый же выстрел поднимет на ноги резервную охрану и казачье подразделение, которое дежурило здесь постоянно.

Из корпуса донесся выстрел.

В здании администрации тотчас вспыхнули лампы. Атаман поднял руку. Ребята поняли без слов — пока не стрелять. Но, когда в одних рубахах выбежали первые охранники и казаки, их встретил дружный залп. Атаман послал свою пулю в другом направлении — в фонарь. Двор погрузился в темноту, зато противник был хорошо виден на фоне освещенного дома.

— Ну, теперь поглядим, кто кого! — крикнул Брачка, вспомнив шестичасовую осаду «коммуны». Теперь нападал он, теперь можно отыграться за все…

Один за другим валились наземь солдаты, сраженные меткими выстрелами боевиков.

После каждого залпа Атаман смотрел на часы. Пять минут, семь, десять! Каждая минута дает много — можно открыть еще одну камеру, освободить еще одного заключенного. Уже прошло много времени, а Робиса еще не видно. Дело принимает скверный оборот. «Что, Робис совсем там рехнулся? Он же знает, что нам надо вырваться до тех пор, пока не подоспело подкрепление из казармы…» Стиснув зубы, Атаман продолжал стрелять. Он чего-то ждал и наконец дождался — далекий сигнал горна. Едва слышный в шуме боя, он звучал мелодично и звонко — это был вестник беды: в казармах тревога.

— Брачка!

Тот сразу все понял и бросился к корпусу. Но на бегу опять обернулся, чтобы послать еще одну пулю во врагов. Подбодренные звуком горна, они снова высыпали из здания.

Каждый удар топора длится секунду. Время идет, но дверь по-прежнему не поддается. А на дворе стреляют. С каждым взмахом несколько выстрелов. Они подгоняют, словно удары бича. Чем торопливее движение руки, тем меньше в нем точности. Удары должны быть сильными и верными, и вот уже надо сменить уставшего товарища. Их много, а топор всего один. Девятерым приходится беспомощно наблюдать, как металл борется с металлом.

Их разрывает желание выбежать наружу и броситься в бой, но приказ приковывает к своему месту. Последние удары. Гром выпущен на свободу.

— Где Дина? — Робис окончательно охрип.

— Не знаю. Когда она начала буянить, ее увели… — И Гром, в свою очередь, принялся обрабатывать камеру Парабеллума.

Робис чувствовал, что дольше здесь задерживаться нельзя. Первая дверь заняла десять минут. Надо отходить! Но у него просто не хватало силы воли бросить Парабеллума. Он сам взялся за топор.

Дверь содрогалась. Изнутри на нее всем своим весом навалился Парабеллум. Наконец-то он сможет освободиться от невыносимой тяжести и скажет, где деньги! Ну, что они там, снаружи, канителятся?

— Давай топор! — крикнул Парабеллум через окошко.

Могучие удары кузнеца сокрушили дверь.

— Где Дина? — встретил его вопросом Робис. — Неужели и ты не знаешь?

Но Парабеллум так долго ждал момента, когда он сможет освободиться от давившего его бремени и оправдать себя в глазах товарищей, что тут же стал шептать в ухо Робису:

— Там, под купальней. В пяти шагах от дюн, у ободранной сваи.

— Что? — Робис ничего не понял.

— Деньги! Я не предатель! Нас предал Лип Тулиан!…

— К черту! Я тебя спрашиваю: где Дина?

Облегчив душу и совесть, Парабеллум теперь был в состоянии думать и о другом. Куда увели Дину? В другой корпус? Назад в «музей»? Он впервые видел Робиса таким, чувствовал, что сейчас Дина для Робиса — это самое важное. Надо помочь. Парабеллум думает. С трудом и невыносимо медленно. Наконец Робис услышал единственно правильное предположение, высказанное бывалым каторжником:

— Она, наверное, в карцере!

— Где?

— Внизу!

Еще десять минут на то, чтобы взломать дверь. Безумие, но ничего не поделаешь! Робис схватил топор.

— Братишки, хватайте ноги в руки, сейчас здесь будут солдаты! — в коридоре появился Брачка.

Парабеллум, снова взявший в руки оружие, кинулся вниз по лесенке с такой скоростью, что даже Брачка не поспевал за ним. Зашевелились и остальные, потом оглянулись на своего командира.

— Ну, чего глазеете! — Робис и сам не знал, почему его вдруг обуяла злость. — Вниз! Уходим!…

Иного решения он принять не смел. Он знал Атамана. Пока в корпусе будет оставаться хоть один боевик, он со своими ребятами не отступит, хоть режь его на куски. На одной чаше весов семьдесят человек, на другой — Дина. Нужно пожертвовать одним, даже если он для тебя самый дорогой на свете.

Фауст не знал о решении Робиса, но и сам вряд ли поступил бы иначе. Правда, когда на тюремном дворе началась стрельба, он потерял свою обычную способность к аналитическому мышлению. Что с Диной? Успеют ли ее освободить? Надо было рассчитывать, сколько секунд потребуется для вскрытия одной двери, и вычислить среднее время на всю операцию. Но как тут можно научно мыслить, когда речь идет о собственной сестренке?!

Однако чем дольше слышался треск винтовок и маузеров, тем меньше думал он о Дине. Под угрозой было все предприятие. Теперь главное — отступить в порядке, уйти с поля боя победителями. Робис отвечает за это дело не только перед Федеративным комитетом, но и перед всем народом. Победа вдохновит тысячи других, поражение, хотя бы частичное, лишит веры и смелости.

Когда ветер принес из казарм тревожный горн, Фауст стал волноваться еще сильнее. «Что там канителится Робис? — думал он, сердито дергая себя за бороду. — Это же безумие! Это самоубийство!»

Горн трубил не переставая. Одно за другим в казармах освещались окна, слышался топот шагов, обрывки приказаний, звон оружия. Фауст посмотрел на товарищей. Ничто в их облике не выдавало внутреннего беспокойства. Ребята лежали тихо, прильнув к прохладной земле. Один проверял детонатор, другой, опершись на локти, поджал под себя ноги, чтобы вложить все силы в бросок. У каждого в руке по бомбе. Сработают, как часы! В этом Фауст не сомневался.