Товарищ генерал - Страница 15

"Но может быть, действительно все это не нужно теперь? Об этом-после войны! А сейчас только боевой эпизод, как требует секретарь?" — думал Володя.

Он взял газету и несколько раз перечитал одну и ту же корреспонденцию.

Утром снова пришел в редакцию. Секретарь прочел,

— Ну, это похоже на дело! — обтягивая гимнастерку, сказал он и принялся черкать написанное.

Володя был и рад и огорчен, когда прочитал свой очерк после правки. Было такое ощущение, будто он, Володя Ильин, чем-то провинился перед Карташовым. Будто вместе с этим секретарем редакции, ежеминутно разглаживающим свою гимнастерку, он сгладил, стер живую душу Карташова.

"Нет, нет, я не могу этого допустить!" — мысленно воскликнул Володи.

В комнате произошло движение.

Секретарь и машинистка встали. В дверях показался высокий пожилой человек с четырьмя прямоугольниками на петлицах.

— Редактор! — успел шепнуть Володе секретарь.

Володя тоже поднялся со своего места.

— Товарищ полковой комиссар! — сказал секретарь. — Это Ильин, я вам докладывал. Материал готов. Хочу дать на третьей полосе на две колонки…

— Давайте на первой! — сказал редактор.

Неожиданно в соседней комнате позвонил телефон. Редактор отлучился.

— Полковой комиссар Криницкий! — послышался оттуда его голос. Подлесков? К нам? Ждем!

Он возвратился с таким видом, словно что-то хотел вспомнить.

Когда Володя ушел, секретарь обратился к редактору:

— Товарищ полковой комиссар, может быть, на эту тему попросить написать Подлескова?

— На какую?

— Да вот о Карташове!

— Напишет ли он? — усомнился редактор.

— Подлесков? — удивился секретарь. — Ручаюсь!

Вернувшись к себе, Володя несколько раз перечитал очерк в первоначальном виде, и чем больше читал, тем труднее было ему разобраться, хорошо или плохо было то, что он написал.

Очерк казался Володе лучше потому, что он видел в своем воображении живого Карташова, и ему казалось, что все читающие очерк так же представляют его себе. Вот почему Володя не придавал значения деталям.

Он услышал разговор в сенях, В хату вошел невысокий сухощавый человек в новой офицерской шинели, в фуражке с малиновым околышем, какую носят офицеры в тылу, в сопровождении начхоза редакции. Обращаясь к Володе, начхоз сказал:

— Здесь с вами будут помещаться еще два сотрудника, они в командировке, поэтому приказано пока поселить тут прибывшего из Москвы писателя. Надеюсь, вы друг другу мешать не будете!

— Подлесков, — отрекомендовался приезжий, поглядев на то место, где полагалось быть вешалке.

Он снял шинель и оказался в новеньком защитного цвета габардиновом костюме с чистым подворотничком.

Лицо у него было худое, тщательно выбритое, губы тонкие.

Близоруко-серые глаза щурились и были очень чувствительны к свету.

Когда начхоз ушел, писатель, присев к столу, обратился к Володе:

— Если не ошибаюсь, вы лично знали Карташова? Как он выглядел?

Володя попытался нарисовать портрет Карташова. Смутно сознавал он, что одного внешнего рисунка недостаточно. Писатель, управляя разговором, несколько раз переводил речь на другую тему, потом снова возвращался к Карташову. Видно было, что он очень устал, не выспался.

— Может, приляжете? — спросил Володя.

— Нет, ничего! Я привык. У вас когда ужин?

— В семь.

В семь часов официантка принесла ужин. Подлесков принялся за еду. Ел он без аппетита. Разговор иссяк.

— Может быть, приляжете? — снова спросил Володя.

— А вы?

— Я тоже!

Они вытянулись на койках.

Володя сделал вид, что уснул. Подлесков поднялся со своей койки и присел к столу. Керосиновая лампа с самодельным абажуром осветила его лицо. Справа и слева от лампы писатель разложил несколько крохотных блокнотов. Просматривая их, он заносил на чистый белый лист бумаги только цифры, обведенные кружком. Между ними он вписывал несколько строк текста. Володя не шевелясь следил за ним.

Сложив блокноты в полевую сумку, Подлесков сладко потянулся и потушил свет. Было слышно, как он разделся, лег на койку и уснул. Дыхание у него было легкое, бесшумное, как у ребенка.

Утром он продиктовал очерк машинистке, прочитал, поправил, снова дал переписать, опять поправил. К обеду очерк был готов.

А на другой день Володя увидел на первой полосе огромный трехколонник: "Подвиг сержанта Карт, а шов а".

Володиной заметки не было.

"Да что же это? Что же это произошло? — со стесненным сердцем подумал Володя. — Мою заметку не дали вовсе! Я не хотел, чтобы она печаталась в таком виде. Ну вот ее и не дали! Но отчего я так расстроен? А как написал он? Как он сумел, не видя и не зная Карташова, потратив один вечер, продиктовать такой большой очерк?"

Движимый внезапным интересом к тому, как у Подлескова получился Карташов, Володя Ильин, забыв о собственной неудаче, принялся за чтение.

Очерк легко читался, выделяясь из всего, что доводилось читать Володе в этой газете. Умные мысли перемежались с выпуклым описанием той памятной октябрьской ночи. Покоряла хорошо построенная фраза, в которой не было шипящих звуков и подряд поставленных родительных падежей.

Было много хороших слов о Карташове как о представителе молодого поколения Советской страны. Но живого Карташова не было. Не было тех чувств и мыслей, которые волновали Карташова. Были хорошие мысли писателя Подлескова о молодом поколении.

Прочитав очерк, Володя проникся уважением к Подлескову.

"Вот будут рады ребята, когда прочтут! А то, чего нет в очерке, опишу я. Не сейчас! Когда-нибудь, но обязательно опишу", — думал он.

В тот же день Володя был вызван к редактору.

— Надеюсь, вы не в обиде! — едва слышно сказал Криницкий. — В газете надо быть готовым к любым сюрпризам. Живите ею! Думайте о том, что для нее лучше. Учитесь! Предстоят интересные дела! — понизив голос, доверительно продолжал он, выдержав небольшую паузу. — Используйте это время, чтобы подучиться у Подлескова мастерству и… оперативности! — подчеркнул редактор. — Подлесков-автор крупных произведе-ний и газетчик.

Такое совмещение жанров дается нелегко!

"Да, — мысленно согласился Володя, — видеть-это еще не все!

Выразить-вот в чем загвоздка. Подлесков откликнулся как публицист, искренне, от души, в предельно короткий срок. В то время как я тратил часы, чтобы найти нужное слово, у него уже все под рукой".

Володя не мог высказать все это редактору, но редактор, как показалось Володе, понял и разделил его чувство.

Володя с Подлесковым отправились в Дьяково. Они ехали степью. Ветер трепал седые пряди помертвевшего ковыля. У берегов извилистой реки чернели вязы.

Миновав хутор, машина выехала в долину, с трех сторон укрытую высоким кустарником. По самой середине изогнутой кривой линией виднелись окопы.

На далеком расстоянии друг от друга там и тут ползли танки.

Это были старые, с помятыми боками, ржавые трофейные танки со следами ожогов на боках, тяжело стучавшие больными моторами.

В холодном воздухе то и дело мелькали темно-зеленые бутылки. Над окопами показывались и быстро исчезали раскрасневшиеся лица бойцов.

По брустверу двигалась группа командиров. Среди них выделялся невысокий человек в кавказской бурке. Володя узнал командарма. Харитонов быстро оглядывал поляну, не упуская из виду того, что происходило в каждом ее уголке.

Вот он увидел заминку в одной из групп.

— Не так, не так, а вот как! — воскликнул он и, как режиссер прорепетировал с бойцами все приемы отражения танковой атаки'.

Подлесков и Володя, подойдя, представились командующему.

Харитонов спросил, долго ли собирается пробыть в армии Подлесков. Тот ответил, что с неделю. Оба несколько секунд смущенно поглядывали друг на друга. Видно было, что Харитонов не мог сразу найтись: как, собственно, надо себя вести? Занимать ли разговором писателя? Дожидаться ли его вопросов? Или продолжать заниматься своим делом, предоставив писателю заниматься своим-то есть наблюдать и изучать жизнь?