Тот, кто должен - Страница 26

            Дело не в провинциальности, не в непрофессионализме и не в маниях-фобиях. Это и есть жизнь: вранье, проблемы, секс, яблоки. Все предельно просто. Отказываться от этого смешно: разве он сам никогда не врет? Не встречается с женщинами? Не ест яблок?

            Неля покачала головой.

– Да. Все понятно.

            Но покачала отрицательно.

– Все равно «не нравится»? – спросил Мих о статье.

– Очень хорошо. Узнаю твой стиль – отстраненного акына современной действительности.

– То есть плохо?

– Деталей прибавилось, это заметно.

            Мих посмотрел на яблоки.

Придирки, это все придирки главного редактора. А на самом деле, пишет он хорошо, уж наверняка, лучше, чем она. И для глянцевого журнала – более чем достаточный уровень глубины. А Маше журнал можно выслать по почте.

            На перекрестке голосовала девушка в характерной длинной одежде, с ребенком на руках, закутанным в толстый слой пуховых платков.

– Даже не вздумайте! – запретил Мих таксисту. – Я цыган на дух не переношу.

            Но тот тормознул. Девушка стучала в стекло и просила подвезти до больницы. Виделась Миху за всем этим непременно афера.

– Пожалуйста, пожалуйста, – повторяла цыганка. – Пожалуйста…

            Таксист кивнул ей на заднее сидение, и она села позади Миха.

– До больницы только. Я заплачу, деньги есть, – сказала она.

            Больница была недалеко, такси тронулось.

– Простудила, мамаша? – спросил ее таксист.

– Нет, не простудила. С желудком что-то, – ответила цыганка.

            Ребенок не плакал, но сама она дышала шумно, наверное, бежала до остановки по снегу, путаясь в длинной юбке.  

– Это хоть не заразно? – обернулся Мих. – У меня тоже ребенок.

– Нет у тебя никакого ребенка, – сказала она на это.

            Водила хмыкнул.

– А что у меня есть? – Мих посмотрел на нее.

            Девушка подняла черные глаза. Лицо ее было некрасиво. Длинный нос на смуглом лице казался распухшим. «Может, плакала, – подумал Мих. – Наверняка плакала…»

– Ничего у тебя нет, – покачала она головой. – Зло рядом с тобой, большое зло. И ты о нем знаешь.

            Таксист снова крякнул.

– Дальше можешь не выдумывать, – бросил Мих. – Все равно денег не дам.

– Не надо мне денег. Не до денег. И тебе уже поздно беспокоиться. Умерла она.

– Кто?

– Давно хотела и умерла. Вот и все. Ничего ты не сделаешь. Будешь жить дальше. Делом займешься – своим делом. Успокоишься. И ребенок у тебя будет.

– У меня и сейчас ребенок.

– Не понимаешь ничего, – оборвала цыганка. – Бумагами какими-то голова у тебя забита, чужими словами. Не твой он сейчас.

– А твой сын поправится? – спросил Мих.

– Дочка у меня. Только я ее не вижу. Как тебя, не вижу, потому что родная она – моя кровь. А ты теперь поезжай к той девушке. Проводи ее. Доверяла она тебе, как самому близкому.

            Такси остановилось у больницы, цыганка расплатилась и вышла.

– Думал, не заплатит, – сказал таксист. – Да я бы и так подвез. Иногда нужно помогать людям. Особенно, когда беда. Даже если они тебе ничем не помогут, потому что сволочи. Вас куда теперь – на Павлова?

            Мих подумал. Потом покачал головой и назвал адрес Маши. И снова таксист понимающе кивнул.

            Город был занесен снегом, на перекрестках тянулись длинные пробки. Маша жила в старом районе частного сектора. Когда Мих подошел к ее калитке, было уже темно. Он стучал, но никто не открывал ему. Светились окна соседских домов, лаяли собаки, а у нее было темно и тихо. Мих прошел вдоль ограды, запустил снежком в окно.

            Потом еще поколотил в калитку. Перелез через забор и пошел к двери, барабаня по окнам. Но кто мог открыть?

Мих сел в снег на крыльцо, обдумывая, стоит ли позвать соседей или позвонить в скорую помощь, прежде чем выламывать дверь. 

Он все-таки решился ломать, когда замок вдруг заскрипел. Перед ним стояла Маша – живая, целая и невредимая, только немного сонная.

– Ой, Михаил Александрович, – растерялась она. – А я сплю уже. Вы поговорить хотите? Еще что-то для статьи нужно?

– Нет, Маша. Нет, не для статьи. Просто испугался за тебя…

            Она кивнула.

– Ничего, не волнуйтесь. Я поняла, о чем вы подумали. Но я же не сумасшедшая. Я когда вам все рассказала, мне намного легче стало. Столько ерунды вывернула на вас, столько глупостей. И даже спасибо не сказала за то, что вы меня выслушали. Мне теперь кажется, что я свою норму уже выполнила. Вот вы мне журнал принесете – на память о том, что было. И там, наверное, написано будет, что нужно научиться принимать свое прошлое, смиряться и надеяться. И я положу этот журнал на полку, и буду надеяться. Потому что все равно другого выхода нет. Так я думаю. Правильно?

– Правильно, Маша, правильно… Я обязательно принесу.

– Так может, войдете? Я вас чаем напою. А то стоим на пороге… И снег на вас падает.

– Нет, Машенька, нет, спасибо. Мне сейчас идти нужно. Я пойду, Маша…

36. В МЕРУ

            Ольгу хоронили в открытом гробу, но подходить близко к телу никто не решался. Она бросилась с крыши – как нырнула – вниз головой. Разбила лицо, сломала шею, врачи сказали, что смерть наступила мгновенно. Но может, в это мгновение она успела понять, что это конец.

            Если и была тетка с косой – то угрюмая, мрачная, без тени косметики на бледном лице, самая неприукрашенная, неромантичная смерть. Все теснились по углам, изредка бросая взгляды в сторону гроба.

            Жался к стенке и Мих, пряча глаза от родителей и сестер Ольги и поглядывая на Попова, который прохаживался под руку с Вероникой, как в городском парке. Сознание мутилось.

            Потом сидел на кухне и глядел в чашку. Чай остыл, и только тогда он понял, что не пьет, а просто смотрит – без единой мысли.

            Пришла Ленка и стала рассказывать что-то о новой участковой медсестре, что-то веселое, на чем Мих никак не мог сосредоточиться.

            Лицо ее порозовело от мороза, на вязаной шапке лежал снег. Она не раздевалась, потому что зашла ненадолго, но потом  все-таки стащила шапку.

– У тебя случилось что-то? Расскажи, пока моя мама сидит с Майклом.

            Но он не знал, что сказать.

– Я на похоронах был.

– Знал ты его? Этого человека? – спросила Ленка.

– Знал. Давно знал. Но я не знал, что так может закончиться. Представь себе, что этот человек гулял по краю крыши, а я рядом сидел и спрашивал: «Нравится вам эта крыша?» И он отвечал: «Да, это самая лучшая крыша в мире». «А ботинки вам не жмут?» – «Спасибо, – отвечал он. – У меня очень удобные ботинки». «А не холодно вам тут гулять?» – «Нет, мне тут очень хорошо». Вот так мы общались. Вот таким я был вежливым, внимательным, заботливым. Но я не знал, что этот человек не просто прогуливается, что он решился уже давно. Я ничего не знал. И даже когда он прыгнул, я еще по сторонам оглядывался.

– Ну, это же не пациент, – утешила Ленка. – За что ты себя винишь? Ты же не виноват в том, что у него жизнь не сложилась.

– И я так думал…

            Ленка ждала продолжения, но Мих молчал.

– Это женщина была? – поняла она.

– Да. Женщина. Любила меня. А я ничего для нее не сделал. Даже за руку не взял. Не хотел быть с ней психологом. Хотел просто быть с ней – ни слова не говоря о том, что люблю другую, безнадежно, глухо, что для меня тоже невозможное невозможно.

– Бедный мой мальчик, – сказала вдруг Ленка. – А теперь ты представь, что она не прыгнула, а снова рядом с тобой на крыше и смотрит тебе в глаза, – она заглянула ему в глаза. – Что бы ты сказал ей? Если не про погоду и не про ботинки? Что? Что надо жить? А она бы тебе ответила: «Не хочу жить, когда невозможное невозможно», потому что это – самая веская причина покончить с собой. И что бы ты сделал? Женился бы на ней, чтобы ее спасти?