Торжествующий разум - Страница 11
- О, ваша милость простите низкому и жалкому человеку его глупость. Умоляю вас!
- Простить? Нет уж, ты будешь повешен. Шваль!
Толстая некрасивая женщина с грубым и глупым лицом развалила свой огромный зад на ступеньках двухэтажного каменного дома и внимательно, со злобой годами терзаемой, беспощадно и незаслуженно избиваемой жертвы, следила за тем, как ее муженек валялся в ногах великого герцога. Она не любила его. Ее дети и соседи, стоявшие поодаль, также, пропитанные подобным чувством, следили за тем, что должно было произойти. Некоторые из них сочувствовали старому бедолаге.
Смуглый исполин, герцог Телгоре огромной картофелиной лица надменно глядел на распростершееся у его ног тело мельника. Этот человек был виноват. Будучи старостой деревни, он не только не сообщил имперским властям, что день назад тут прошла на восток колонна повстанческой армии, но и напропалую врал, что ничего не видел. Герцог не любил лжецов. Но еще больше он не любил тех, кто вставал на сторону борьбы с такими как он: благородными, сильными мира сего, знатными и богатыми.
По местным меркам небольшой деревеньки Ше, старик Зенго, а так звали мельника, был человек не бедный. Он слыл хитрецом и скрягой, но никто не мог сказать, что он дурно относится к своим соседям. Впрочем, хороших манер в этих местах не встретишь, и по сей день. Да и к чему эти, хорошие манеры? Мельник, несмотря на все его достоинства, коих было немного, и, невзирая на все его пороки, коих насчитывалось немало, был человек убежденный. Искрений поборник кватийской ереси, а попросту протестант, он глубоко уважал дело восставших провинций и может именно из-за этого, переборов страх, скрыл от имперцев то, что счел нужным скрыть. Мельника никто не любил - но молчанием его поддержало все селение.
- О, я глупый старик! Глупый старый дурак! - восклицал мельник. - О, как… зачем мне… за что? Ваша милость…
В герцоге не было жалости. Он знал свое дело и чтил свою волю. Он был таким человеком. Иным был мельник. Его повесили прямо на большом раскидистом дереве у ворот того самого дома, в котором теперь расположился герцог. Жену и четверых угрюмо молчавших детей, выставили вон. Герцог рвал и метал. Ярость его в своем безудержном порыве к полудню отправила на тот свет еще четверых крестьян.
Факт стягивания к мятежникам ополчения, прошедшего и через эти места, открылся случайно. Разведка ничего не знала. След частей противника остыл раньше, чем конные разъезды авангарда могли его застать. На помощь в трудную минуту пришла церковь. В лице ободранного монаха она открыла реальную картину.
- Сколько теперь людей у мятежников? - размышлял герцог. - Точно я этого не знаю! Пройдет еще не меньше суток, прежде чем мы сможем представить себе насколько пополнились силы этого сброда. Единственное, что успокаивает: перевес в наших руках. Но время… Время требует действий.
К деревне собирались войска. Уже подошла вся кавалерия и почти все пехотные полки, ожидались только шедшие в арьергарде части и артиллерия. Утром, как решил фельдмаршал, а именно этот почетный чин был недавно пожалован герцогу Телгоре, должно было произойти сражение. Его разведка уже уточнила местонахождение неприятеля, и теперь он только ждал, когда прибудут все силы.
- Странный человек этот простолюдин, - думал имперский главнокомандующий, немного успокоившись. - Вот и жена его ненавидит, и дети не бог весть как любят, да и сама эта скотина изрядный мерзавец. Жулик. А вот впутал свою глупую шкуру в этот мятеж. И ведь всего-навсего мельник, а туда же к дворянам и купцам. Нет, я определенно не понимаю этих смутьянов.
Но мысли о судьбе крестьянина не долго занимали большую, кудрявую, посаженную на огромное коротконогое тело, голову герцога. Он разложил карту, наорал на нескольких офицеров и, определив положение противника, наметил план сражения. Действовал герцог быстро, но тщательно. Казалось: все «за» и «против» учтены. Военный совет, который был устроен час спустя, еще раз убедил этого не знавшего поражений зверя огня и железа в истинности выработанной диспозиции. Он для себя понял смысл поступков неприятеля, так неожиданно открывшего ему путь на Керр. Герцог был этим озадачен, но по-прежнему не сомневался в победе.
На 52 тысячи собранных под командованием герцога солдат насчитывалось лишь 14 тысяч риканцев. Остальные, тоже наемники, были воинами самых разных имперских земель. Тут имелись и прославленный бертейцы, верные слуги короля и императора, здесь можно было видеть и смуглых шавирнцев и белых, голубоглазых солдат из Про. Кавалерия, 15 тысячами которой располагала армия герцога, состояла преимущественно из тяжелых, почти полностью закованных в железо жандармов [3]. Драгуны и немногочисленные легкие кавалеристы никогда не считались командующим серьезной силой. В войне прославленный фельдмаршал всегда предпочитал прямой сильный удар тяжелой пехоты и тяжелой конницы, и лихие фланговые охваты. Он был столь же резок и смел в атаке, как и в обыденной жизни. Его перу не принадлежало ни одного военного трактата. Он был практик, но практик стремительный и не глубокий. Слывя лучшим военным в империи, герцог Телгоре, тем не менее, был лишь сверкающим мечем. Стратегия, наука более тонкая, чем прямой удар была далека его уму. Политиком герцог был и того хуже. Его обольщала слава. Он любил повелевать, но ум его, несмотря на громкий титул, не позволял этому человеку стать разумом государства.
Раскинувшись вокруг Ше, лагерь уже встретившего где-то далеко небо короля Нелера VI был полон разнообразными людьми. Они смеялись, дерзили друг другу, спорили, играли в азартные игры, предвкушая скорую богатую добычу. Им выплатили жалованье: роскошь, на которую у герцога, как и у его славной державы, всегда не хватало денег. Жизнь кипела. Совещались офицеры, чистили оружие и чинили снаряжение кавалеристы, упражнялись пехотинцы. Одним словом бодрый дух не покидал императорскую армию. Последними подошли обозы, изрядно обрадовав славных вояк доброй выпивкой и вкусной закуской. В бедной деревеньке нечего было взять, кроме сладости некрасивых крестьянок и терпкой скудости бедной пищи. И то давалось все это солдатам без охоты.
Отчужденные отношения, в век которых нам все еще приходится жить, господствуют над людьми с той властной силой, уклониться от которой кажется почти невозможным. Они лишают труженика результатов его труда, отлучая творца от его творения и отнимая у него, порой, даже химеру славы. Наш мир дарит незаслуженное тем, кто волей закономерностей истории и случая фортуны вознесен наверх. Тем, чьей власти принадлежат не просто судьбы других людей, но их помыслы и стремления. Однако этими людьми руководят не их собственные, возникшие из них самих желания. Они дети своего времени, и послушны ему. Люди эти, принадлежи они к классу рабовладельцев или феодалов, относись они к чиновникам, или буржуазии, являются той силой вековых событий, которая, воплощая не собственную волю, а закон борьбы противоположного, ведет их. Толкает на множество поступков, будит одни чувства и заставляет засыпать другие. Носители силы и власти, представители общественных классов-господ совершают то, что история умами других людей объявит потом позором. В непрерывной схватке идей и действий сходятся разные силы. Победа в этом сражении не всегда обеспечена тем, кто стоит за прогресс. Но даже если здоровые и передовые силы терпят поражение, то в этом временном триумфе старого уже скрыта его грядущая гибель. Возможно, обуреваемое этими мыслями солнце вчерашнего дня покинуло небо, открыв промежуток ночи тем, кто завтра должен был стать не тем, чем он был многие века, а новым, сильным и здоровым, стать будущим.
Раскинув ноги, уродливое, со связанными руками и искривленным лицом висело тело. Дерево, которое приняло эту смерть, было безмятежно. Его широкие ветви, устремив свои листья к дарующему свет, а значит жизнь небу, казалось, не тяготились своей ролью помощников палача. Сейчас по воле безжалостных, своекорыстных, безразличных к жизни других людей, существ это большое и гордое растение видело смерть на своих ветвях. На дереве не было за это вины.