Торжество тьмы - Страница 3

Он попал в квадратную комнату, темные стены которой были увешаны картинами. Фэксону показалось, что мистер Лавингтон и его гости уже расселись вокруг накрытого стола при свете настольных ламп под абажурами, но затем он понял, что на столе лежат не деликатесы, а бумаги и что он, по всей видимости, незваным проник в кабинет хозяина дома. Фэксон остановился, а Фрэнк Райнер поднял голову.

— О, здесь мистер Фэксон. Может быть, попросим его…

Мистер Лавингтон со своего конца стола встретил улыбку племянника взглядом, полным беспристрастного доброжелательства.

— Конечно. Входите, мистер Фэксон. Не сочтите это вольностью…

Мистер Грисбен, сидевший напротив хозяина, повернул голову к двери:

— Мистер Фэксон, разумеется, американский гражданин?

Фрэнк Райнер засмеялся:

— Об этом не беспокойтесь! Ох, дядя Джек, ну вас с вашими новомодными ручками! У вас что, обычного пера не найдется?

Мистер Болч, говоривший медленно, будто нехотя, приглушенным голосом, от которого, судя по всему, мало что осталось, поднял руку и спросил:

— Минуточку, признаете ли вы, что это…

— Моя последняя воля и завещание? — Райнер засмеялся вдвое веселее. — Что ж, я не ручаюсь, что это «последняя» воля. Вообще-то она первая.

— Это просто юридическая формулировка, — объяснил мистер Болч.

— Ну вот. — Райнер окунул перо в чернильницу, которую подтолкнул к нему дядя, и оставил на документе размашистый элегантный росчерк.

Фэксон, догадавшись, чего от него ждут, и заключив, что молодой человек подписывает завещание, поскольку достиг совершеннолетия, встал за спиной у мистера Грисбена и принялся ждать, когда подойдет его очередь подписать документ. Райнер, проделав это, уже готов был подтолкнуть бумагу через стол мистеру Болчу, однако тот, снова подняв руку, произнес печальным подневольным голосом:

— Печать…

— А что, разве должна быть печать?

Фэксон, поглядев поверх головы мистера Грисбена на Джона Лавингтона, увидел, как между его бесстрастных глаз залегла легкая недовольная морщинка.

— Фрэнк, ну в самом деле!

Фэксону подумалось, что легкомыслие племянника, кажется, немного раздражает дядю.

— У кого-нибудь есть печать? — продолжал Фрэнк Райнер, окидывая взглядом стол. — По-моему, тут ее нет.

Мистер Грисбен вмешался:

— Подойдет и сургуч. Лавингтон, у вас есть сургуч?

К мистеру Лавингтону вернулось спокойствие.

— Наверняка есть в каком-нибудь ящике. Но, к стыду своему, я не знаю, где мой секретарь держит подобные принадлежности. Он должен был проследить, чтобы к документу прилагалась сургучная печать.

Тьфу, пропасть! — Фрэнк Райнер оттолкнул бумагу в сторону. — Это рука Господня, а я голоден, как волк. Давайте сначала пообедаем, дядя Джек.

— Мне кажется, у меня наверху есть печать, — сказал Фэксон.

Мистер Лавингтон одарил его едва различимой улыбкой.

— Извините великодушно, что затрудняем вас…

— Да ладно вам, не надо его сейчас за ней посылать. Давайте сперва пообедаем!

Мистер Лавингтон по-прежнему улыбался своему гостю, а последний, словно бы улыбка слегка подталкивала его, повернулся, вышел из комнаты и побежал наверх. Схватив печать из бювара, он спустился назад и снова открыл дверь кабинета. Когда он вошел, все молчали — очевидно, ожидали его возвращения с немым нетерпением голода; Фэксон положил печать так, чтобы Райнер мог до нее дотянуться, и стоял, наблюдая за тем, как мистер Грисбен чиркает спичкой и подносит ее к одной из свечей по сторонам чернильного прибора. Когда воск закапал на бумагу, Фэксон снова заметил странную истощенность, преждевременную физическую немощь в руке, державшей свечу; он спросил себя, замечал ли когда-нибудь мистер Лавингтон, какая у его племянника рука, и неужели это не бросается ему в глаза сейчас.

Задумавшись об этом, Фэксон посмотрел на мистера Лавингтона. Взгляд великого человека был направлен на Фрэнка Райнера и выражал безмятежную доброжелательность: и в этот самый миг Фэксон обратил внимание на то, что в комнате находится еще один человек, который, видимо, присоединился к компании, пока секретарь искал наверху печать. Вновь прибывший был мужчина примерно того же возраста и сложения, что и мистер Лавингтон, он стоял у того за спиной и в тот момент, когда Фэксон заметил его, наблюдал за юным Райнером столь же внимательно. Сходство между ним и хозяином дома, которое, вероятно, усиливали темные абажуры настольных ламп, оставлявшие фигуру за креслом Лавингтона в тени, тем более поразило Фэксона, что выражение их лиц было совершенно различным. Джон Лавингтон, наблюдая, как племянник неуклюже пытается накапать воск на бумагу и приложить печать, неотрывно глядел на него с приязнью, смешанной с умилением; а человек за креслом, так странно напоминавший хозяина дома чертами и фигурой, обратил к юноше лицо, бледное от ненависти.

От испуга и неожиданности Фэксон даже забыл, что происходит в комнате. Он лишь смутно осознал, как юный Райнер воскликнул: «Ваша очередь, мистер Грисбен!», как мистер Грисбен возразил: «Нет-нет, сначала мистер Фэксон», и как после этого ему в руку вложили перо. Фэксон принял его с леденящим ощущением, будто не может пошевелиться и даже понять, чего именно от него ждут, но затем увидел, как мистер Грисбен покровительственно указывает, где именно он должен поставить свой автограф. Чтобы сосредоточиться и совладать с рукой, Фэксону пришлось сделать усилие, и процесс подписания затянулся, а когда секретарь поднялся — все его члены были скованы бременем странной усталости, — фигуры за креслом мистера Лавингтона уже не было.

Фэксона тут же охватило облегчение. Было непонятно, как этот человек сумел покинуть кабинет столь быстро и бесшумно, однако дверь за спиной мистера Лавингтона закрывал гобелен, и Фэксон заключил, что неведомому наблюдателю требовалось лишь приподнять его, чтобы удалиться. Так или иначе, он ушел, и с его исчезновением странная тяжесть спала. Юный Райнер закуривал сигарету, мистер Болч ставил подпись внизу документа, мистер Лавингтон, не глядя более на племянника, изучал необычную белокрылую орхидею в вазе возле своего локтя. Все внезапно снова показалось простым и естественным, и Фэксон обнаружил, что улыбается в ответ на приветливый жест, с которым хозяин дома объявил:

— А теперь, мистер Фэксон, мы пообедаем.

— Не понимаю, как мне удалось только что попасть не в ту комнату; я думал, вы сказали мне, что нужная дверь — вторая слева, — произнес Фэксон, когда они с Фрэнком Райнером шли вслед за старшими джентльменами по галерее.

— Я так и сказал, но, должно быть, забыл уточнить, по какой лестнице спускаться. Мне следовало добавить, что это четвертая дверь справа, если считать от вашей спальни. Дом у нас запутанный, так как дядя каждый год что-нибудь к нему пристраивает. Эту комнату, например, он оборудовал прошлым летом для своей коллекции современной живописи.

Юный Райнер остановился, чтобы открыть еще одну дверь, и дотронулся до выключателя, отчего по стенам продолговатой комнаты, завешанным холстами французской импрессионистской школы, разлился круг света.

Фэксон подошел поближе, привлеченный мерцающим Моне,[4] но Райнер положил руку ему на локоть.

— Эту он купил на прошлой неделе. Пойдемте скорее, после обеда я вам все покажу. Или, скорее, он сам покажет — он обожает картины.

— Он способен что-то обожать?

Райнер остолбенел — вопрос явно поставил его в тупик.

— Еще бы! Особенно цветы и картины! Неужели вы не заметили цветов? Наверное, вы думаете, что у него прохладная манера обращаться, поначалу всем так кажется, но на самом деле он человек очень увлекающийся.

Фэксон коротко глянул на собеседника:

— У вашего дядюшки есть брат?

— Брат? Нет… и никогда не было. Они с моей матерью были единственные дети.

— Или родственник, который… который на него похож? Которого можно с ним перепутать?