Торпеда для фюрера - Страница 5
Тот и ухом не повёл, продолжал, игнорируя жгучий взгляд преданного новиковского адъютанта.
– …Слишком уж вы, чекисты, любите пользовать людей вслепую. У вас что ни слово – «легенда», что ни шаг – обманные манёвры. Вы ж что с чужими, что со своими, – всё втёмную. А я этого не люблю…
– Не любит он… – развёл Саша руками и, насмешливо щурясь, перегнулся через стол к «строевому». – А я, по-твоему, что должен? Каждому оборзевшему фраеру все карты скидывать?
– Где наблатыкался? – в свою очередь, подался навстречу ему «строевой» лейтенант со злобно суженными зрачками. – Когда на допросах немецких шпионов лепил из окруженцев?! – хлопнул он ладонью по вышитой скатерти.
– Хватит… – раздался вдруг высокий девичий голос, негромкий, но решительный…
Это была Настя, Анастасия, единственная любовь Саши Новика, чудом спасённый в вихре смертей и страданий огонёк счастья.
Но до счастья было ещё далеко. Предстояли ещё бои, погони, перестрелки, гибель товарищей и неправедные обвинения.
Самым страшным, наверное, было то, что на Большой земле, в Туапсе, куда удалось через два дня добраться на допотопном баркасе потрёпанной разведгруппе Новика, Настю заподозрили в измене и не выпускали из круговерти допросов и провокаций до того самого времени, когда удалось разоблачить настоящего врага.
Сумел это сделать, вычислить оборотня, радистку Асю, так получилось, что самолично приведённую Новиком к партизанам, Войткевич, – и, наверное, именно тогда окончательно поверил Александр этому партизану-разведчику-морпеху-двойному агенту.
А до того, даже во время и после отчаянного налёта на офицерский санаторий Гелек-Су, подозрения не оставляли старлея; да ещё и Яков Осипович нет-нет да и приоткрывался с неожиданной, непривычной и очень для чекиста подозрительной стороны.
Товарищи офицеры
Туапсе. Лето 1943 г. Штаб КЧФ. Разведотдел
– Могу я всё-таки узнать, за каким чёртом контрразведке понадобились мои разведчики? – проворчал Гурджава, проводя взглядом телефонную трубку, опущенную полковником на рожки аппарата.
Полковник Овчаров посмотрел на него с некоторым сомнением.
– Такое дело вырисовывается, Давид Бероевич… Дело довольно-таки давнее. Ты помнишь, у нас на мысе Атлам под Феодосией был такой интересный заводик? «Гидроприбор» назывался?
– Забудешь тут, – проворчал Давид Бероевич. – С его эвакуацией столько шороху вышло…
– Вот… – поднял указательный палец начальник флотской контрразведки, надо понимать, акцентируя внимание «разведки». – А накануне эвакуации, буквально в сентябре 41‑го, успели на секретном полигоне того «заводика» провести весьма любопытные и очень секретные испытания. Срочную эвакуацию завода откладывали до последнего момента. Из-за изделия «38–41 ЭТ». Его испытания подошли к концу, оставались учебные стрельбы и далее, по итогам, представление в наркомат вооружений… – Полковник вернул очки на переносицу и ещё некоторое время морщил мясистый нос, устраивая поудобнее. – Эвакуация, естественно, была бы тем самым долгим ящиком, в котором потом хрен чего сыщешь. Как, собственно говоря, и получилось, – вздохнул он. – Хоть немцы, что, кстати сказать, весьма и весьма подозрительно… – подчеркнул бывший комиссар 3-го ранга, – практически не бомбили «Гидроприбор», который буквально до последнего дня выпускал для флота торпеды, а для армии – ручные гранаты. Но поскольку после прорыва Перекопа и выхода немцев на Ак-Монайские позиции другого пути эвакуации последней очереди завода, кроме как морем, не было, а все суда до последней шаланды пошли на спасение 51‑й армии. И распоряжались погрузкой, сам понимаешь, как… – Овчаров махнул пухлой ладошкой. – С боем палубы брали…
– Это понятно… – поморщился Давид Бероевич Гурджава, и сам хорошо помнивший осень 41‑го: «Эвакуация… Если это и можно как-то назвать, то разве что «героическим бегством». – Однако взорвать-то завод, насколько я помню, успели?..
– Не успели… – вздохнул Овчаров и, прежде чем лицо Гурджавы вопросительно вытянулось, успокаивающе поднял ладони. – Там пустые цеха остались, успели железяки вытащить. Да ещё буквально в тот же день, как немцы вошли, разбомбили оставшееся всё детальным образом. Армейская авиация помогла.
– Всё-всё? – невинно поинтересовался Гурджава, чуткий к ноткам голоса коллеги.
– Разбомбили всё, – после некоторой паузы повторил Овчаров, – …что было на причалах не вывезенного. И сами причалы… частично, – значительно добавил он и уставился на Давида Бероевича поверх тонкой оправки…
– А что-то было и в море… – констатировал полковник Гурджава.
– То-то и оно, – неохотно согласился Овчаров. – Монитор «Синоп», царский ещё. Собственно, потому и приписанный к «Гидроприбору» для стрельбищных испытаний, что староват… Да нет, конечно, не на расстрел приписанный, – хмыкнул Овчаров в ответ на недоверчивый взгляд Гурджавы. – А то искали бы мы его, надо очень. На нём пару торпедных аппаратов обновили специально для испытаний серии «53–40».
– И что он? Почему ищем?.. – Проникаясь дурным предчувствием, начальник разведштаба выстучал папиросу о крышку «Казбека».
– Да вот потому и… – сердито передёрнул плечами новоиспеченный начальник флотского Смерша. – Потому и ищем, что пропал. И пропал, кстати сказать, во время последних испытаний.
– Вместе с испытуемым «изделием»? – глухо промычал Гурджава, подкуривая.
О том, что пропажа дореволюционного монитора случилась отнюдь не «кстати», он уже догадался.
– Оно вроде как булькнуло без следа. Нет, вместе с одним очень непростым воентехником. Таким себе Хмуровым… – подался назад Овчаров.
Несмотря на долгую свою штабную бытность, он так и не обвыкся с революционными манерами накуренных дворцов.
– Нехорошо как-то… – отмахнулся от дыма Георгий Валентинович. – Пропади он в море как бесхозный «Синоп», так пропади и пропадом. А то ж ведь на берегу исчез, зараза, и как раз в дни немецкого наступления.
– На берегу… – поморщился, в свою очередь, и Гурджава, и уточнил свои дурные предчувствия: – А где именно?
– А чёрт его знает, – развёл руками полковник Овчаров. – В том-то и дело…
Крым. Осень 41 г. Якорная бухта. Полигон завода «Гидроприбор»
Тучи клубились над морем, словно железная окалина отражалась в клинковой полированной стали полного, типично предштормового штиля.
– Пал Михалыч, а где Пал Григорич? – деловито, вытирая руки замызганным передником, поинтересовался кок, выглянув откуда-то из-под локтя капитана.
Несмотря на «инвалидскую», выражаясь старорежимно, выслугу во флоте, ни привить, ни вбить в бритую голову кока, старшины первой статьи Юлдашева, понятие субординации было невозможно. С чем кавторанг Верховицкий, по правде сказать, давно уже смирился, но под наивно-недоумённым взглядом представителя отдела боевого обеспечения флота всё равно было как-то неуместно и неловко…
– Я ему болтушка сделал, как он любит… – с семейной заботливостью ворчал кок, озираясь вокруг и не придавая значения ни грозно сведённым бровям капитана, ни изумлённо поднятым – представителя штаба флота.
– Старшина Юлдашев… – попытался «вытрезвить» его кавторанг Верховицкий подчёркнуто форменным обращением. – Вам что, на камбузе делать нечего?
Да где там…
– У него желудок болной… – вполне исчерпывающе, как с его точки зрения, пояснил своё присутствие на испытаниях кок и уже готов был подвинуть голыми, раскрасневшимися на холоде, руками каперанг-инженера, то есть, представителя, но…
– Инженера Бреннера нет, – поторопился развернуть его кавторанг Верховицкий восвояси. – На берегу остался.
– Как остался?.. – всплеснул руками Юлдашев. – Опять?!
С одной стороны, не могло быть, чтобы ведущий инженер «секретки» – секретного участка завода – не участвовал в испытаниях собственного детища, «изделия». С другой… В конце августа, сразу после выхода малоизвестного указа[2], Павел Григорьевич уже раз не дошёл до трапа «Синопа» – старорежимного монитора, приспособленного под испытания новых «изделий». На полпути его перехватила характерно угрюмая пара в фуражках с васильковым околышем. Пара из Особого отдела «Гидроприбора», – крайне зловредные товарищи, как с точки зрения Юлдашева, так, пожалуй, и со всех прочих.