Торлон. Трилогия - Страница 3

«Хоть и рад буду ее увидеть, а трепки она от меня все-таки дождется», — подумал он, имея в виду жену, и подобрал нож.

Ничего не оставалось, кроме как воспользоваться давно позабытым мальчишеским приемом, за который ему не раз влетало от матери: проделать ножом две дырки в ткани штанов на бедре и пропустить лезвие через них. Штаны потом придется штопать, но это хороший способ прицепить нож, когда нет подходящих ножен, равно как и пояса, на который их можно было бы подвесить.

Уил похлопал себя по груди в поисках кремневого огнива, которое неизменно носил подвешенным в кожаном мешочке на шее. Мешочек пропал. Может, и к лучшему: при первом же прикосновении к стволу ближайшего дерева выяснилось, что оно совершенно сухое. Если бы от искры вспыхнул пожар, Уилу едва ли удалось бы живым и невредимым выбраться к родному дому.

Но получится ли вообще вернуться домой, даже и без пожара? Он не умел ориентироваться по луне, а немногочисленные звезды, перемигивавшиеся в бездонной черноте неба высоко над головой, были расположены довольно странно. Особенно удивило Уила их скопление в одной точке, где четыре небесных светляка образовывали маленькую, перевернутую вверх ногами букву «Т». В ту сторону он и решил в конце концов направить свои стопы за неимением лучшего ориентира.

Пока он осторожно шагал вперед, продираясь сквозь острые, царапающие лицо и дерущие одежду ветви, под его ногами то и дело предательски подламывались дряхлые корни, и он по щиколотку проваливался в сухую древесную труху.

Уил уже понял, что как покойник оказался недостоин своей обычной обуви. Ему оставили лишь кожаные обмотки, но забыли надеть хотя бы деревянные башмаки, которые он, правда, терпеть не мог, однако с удовольствием принял бы сейчас, когда впереди лежала неизвестная и, возможно, долгая дорога через этот адский бурелом.

Постоянная необходимость бороться с назойливыми ветвями сбивала Уила с мысли и не давала сосредоточиться. Ему же не терпелось разобраться в происходящем. Где он оказался? Почему? Куда бредет? Зачем и кому нужно было так далеко оттаскивать гроб с мнимым покойником от человеческого жилья? Кому вообще взбрело в голову его прятать? Он перебирал в памяти все события последнего времени, однако так и не мог вспомнить, чтобы с кем-нибудь ссорился, а тем более настолько, чтобы завести заклятых врагов. С Мэри они с первого дня жили душа в душу. Мэри — да как он смеет даже думать о ней так!

Крохотные огоньки, составлявшие букву «Т», ехидно подмигивали и беззаботно ускользали через перекрестья ветвей. Растущее чувство голода донимало все сильнее. Уил то и дело принюхивался, ожидая, что теплый ночной бриз вот-вот принесет запах дыма от домашнего очага, а может быть, и варящейся на нем овсяной каши. Однако, сколько он ни старался, нос его не улавливал ничего, кроме пыли и затхлости высушенного болота.

Несколько раз ему казалось, будто он замечает меж деревьев не то факелы, не то пламя отдаленных костров, и он сворачивал с пути, чтобы всякий раз убедиться в своей ошибке: вокруг стояла непроглядная ночь, а горели только холодные звезды.

Что-то прошмыгнуло у него под самыми ногами. Заметив в последний момент длинный ускользающий хвост, Уил понял, что чуть не наступил на огромную крысу. Присутствие крыс указывало на близость жилья. Или трупа.

Уила передернуло. Он сам только что выкарабкался из мира мертвых, и ему совершенно не улыбалась перспектива наткнуться на них в мире реальном, хоть и смахивающем на преддверие огнедышащей штольни, имя которой — ад.

Вероятно, он произнес это слово вслух, поскольку оно как будто обрушило целую лавину звуков. Снова прошуршало под ногами, где-то в отдалении, будто от неловкого движения, треснула ветка, тоскливо загукал невидимый филин, ему ответил писклявый хор разбуженной и уже уносящейся прочь стаи стрижей. Наконец, как итог этой живой какофонии, до слуха Уила долетел монотонный гул — так в замке бьют в набатный колокол, созывая жителей окрестных деревень по тревоге или на важное вече.

Уил попытался запомнить, откуда донесся этот звук. Он успел насчитать пять ударов, когда гул стих, и снова наступила мертвая тишина. Уил зло чертыхнулся: теперь ему казалось, что колокольный звон доносился отовсюду. Подняв голову и найдя между ветками четыре заветных звезды, он продолжил свой путь в указываемом ими направлении. Несмотря на поздний час, сна не было ни в одном глазу.

Прошло еще немало времени, прежде чем Уил заставил себя остановиться. Запустив руку в узел, он извлек потеплевшую на воздухе фляжку и сделал второй глоток. Как ни странно, на сей раз ощущение было совершенно иным: вместо укуса крапивы на языке и небе он почувствовал обжигающий холод ледяного ручья, на мгновение сковавший удушливым спазмом горло. Уил закашлялся и чуть ни выронил фляжку.

Отдышавшись, на выдохе отпил еще. В голове зашумело.

При случае Уил мог бы похвастаться тем, что слывет завсегдатаем таверны «Пьяный монах», которая славилась на весь Уинчестер количеством сортов хмельного пива и всевозможных видов эля, браги, сидра и даже привозных вин. Однако ничего подобного этой таинственной настойке он отродясь не пробовал. Вкус ее одновременно пугал и манил. Он машинально поднес фляжку к губам, но принюхался и передумал. Впереди его ждал неизвестно сколь долгий путь, а во хмелю кто угодно может наломать дров. Даже бывший покойник.

Постепенно сухие заросли начали редеть. Странный сушняк то здесь то там теперь перемежался с хвойными деревьями, похожими на облезлые елки, примечательные еще и чересчур длинными иголками. От голода Уил попробовал их жевать, но горечь была такая, что пришлось снова лезть за фляжкой. Лучше было о еде не думать вовсе.

По тому, как тяжело стал даваться каждый шаг, Уил понял, что дорога пошла вверх. Он взбирался на холм. Путеводные звезды тоже пропали, так что приходилось полагаться на шестое чувство. А оно подсказывало, что за подъемом обязательно следует склон.

Однако Уил все шел, а холм не кончался.

Основательно выбившись из сил и по-прежнему не испытывая желания поспать, Уил решил сделать короткий привал. Почему именно короткий, он сам не знал. Вероятно, по-хорошему стоило дождаться утра и тогда как следует определить местопребывание. Но желание поскорее добраться до дома и голод лучше любого кнута гнали его вперед.

Опустившись на землю возле толстого дерева, напоминающего дуб, он вытянул ноги. И чуть не вскрикнул: ноги свободно болтались над бездонным провалом. Еще шаг, и он бы камнем упал в пропасть. Ибо теперь, вжавшись правым боком в пористый ствол, Уил увидел, как медленно рассеивается густой туман, озаряемый первыми всполохами всплывающего из ниоткуда солнца, а под туманом обнаруживается вовсе не усыпанная иголками трава, но зияющий простор долины с излучиной реки. Река с такой высоты представлялась тоненьким ручьем.

Теперь Уил знал, что не просто заблудился. Ничего подобного поблизости от Уинчестера не было и не могло быть. Правда, там протекала река, которую в стародавние времена так и назвали «река», то есть Эйвон, однако несла она свои неспешные воды по равнине, и не существовало такой горы, с которой ее можно было бы спутать с ручьем. Гор в Британии, а тем более в Уэссексе, где от одного взгляда вниз захватывало бы дух, не было, разве что на севере далекой Шотландии, но ведь не сошли же с ума его друзья и родственники, чтобы устраивать похороны за тридевять земель. Да и не слышал он, чтобы в эту пору в горной Шотландии по ночам стояла такая теплынь.

По мере того как поднималось солнце и заливало мягким оранжевым светом просыпающуюся долину, снизу, из-под усталых ног потрясенного путника задул прохладный бриз. Над его головой зашумели кроны деревьев. Запрокинув голову, Уил убедился, что это и в самом деле дубы. На земле то здесь, то там лежали упавшие желуди.

Лес позади тоже стал дышать и оживать после лунного сна.

Солнечный свет в мгновение ока преобразил его. Уил снова не верил глазам, вспоминая, какими хмурыми, безнадежно черными и страшными немногим более четверти часа назад казались ему эти могучие дубы. Теперь же они успокаивающе шелестели листвой и молча ждали его дальнейших действий. Они созерцали его, пока он ошарашенно взирал снизу вверх, понимая, что сейчас они — невольные свидетели его одиночества и единственные друзья.