Томминокеры - Страница 32

– Да правда же… не надо.

Эдди Паркер пропустил возражения мимо ушей. В шляпе уже покоились горсть монет и несколько долларовых банкнот. В свою очередь, Бивер опустил туда пару четвертаков.

– Слушайте, – надрывался Гарденер. – Я, конечно, очень ценю все это, но…

– Ну, ну, Бивер, – увещевал того Эдди, – не жадничай, Скрудж.

– Честное слово, у меня есть друзья в Портленде, я запросто могу им позвонить… Думаю, я забыл чековую книжку у одного приятеля в Фалмуте, – сбивчиво втолковывал им Гарденер.

– Би-ивер-Скрудж, – принялась дразниться девица в шортах. – Би-ивер-Скрудж, Би-ивер-Скрудж!

Остальные подхватили и не унимались до тех пор, пока Бивер, прыская и блестя глазами, доставал еще четвертак и нью-йоркский лотерейный билет.

– Пожалуй, раскошелюсь, – важно заметил он, – а не то тебе придется нищенствовать.

Музыканты и девица в шортах покатились со смеху. Смиренно глядя на Гарда, словно говоря: «Видишь, с кем мне приходится иметь дело? Ты бы это выдержал?» – Бивер протянул ему шляпу. Гарду пришлось взять ее, иначе мелочь просыпалась бы на пол.

– Честное слово, – Гард пытался всучить шляпу обратно, – я в полном порядке.

– Не совсем, – сказал Эдди Паркер. – Хватит препираться, говори дело.

– Полагаю, надо сказать спасибо. В данном случае это единственно верное решение.

– Кстати говоря, ты урвал не так уж много из наших доходов, – пояснил Эдди. – Тебе тут хватит на первый случай: купи себе поесть, ну и пару резиновых шлепанцев.

Девица открыла дверь фургона:

– Ну, бывай. – Он не успел даже ответить, как она дружески чмокнула его своим ярким, влажным ртом. – Удачи тебе, недотепа.

– Выкручусь, не беспокойся. – В последний момент он благодарно обнял ее. – Спасибо. Спасибо за все.

Гард стоял под усиливающимся дождем на обочине шоссе, провожая глазами фургон. Девица махала рукой. Серая лента шоссе уносила фургон все дальше и дальше… Гард еще раз махнул рукой, на тот случай, если они еще смотрят на него. По щекам текли слезы, смешиваясь с дождем.

Гард так и не воспользовался возможностью купить резиновые шлепанцы, но зато он добрался до Хэвена еще до темноты; хотя он собрал всю свою волю в кулак, он был не в силах добрести оставшиеся десять с небольшим миль до дома Бобби. По логике, автомобилисты должны охотнее подбирать пешеходов, мокнущих под дождем, но в жизни они предпочитают проезжать мимо. Да и кому нужен промокший незнакомец на чистом и сухом сиденье?

И все же напротив ветеринарной клиники Гарда подобрал один фермер, всю дорогу ругавший правительство. Он высадил его около китайского городка. Гард протопал еще пару миль, пытаясь голосовать; покуда он размышлял, действительно ли его ноги превратились в лед или это только ему так кажется, дверца машины распахнулась перед ним.

Гарденер бросился в машину так быстро, как только мог. Затхлый запах овечьей шерсти и пота ударил ему в нос… Зато там было тепло.

– Спасибо.

– Не стоит, – отозвался водитель. – Меня зовут Фриман Мосс. – Гард благодарно пожал протянутую руку, прикинув, что даже не предполагал встретить такого человека в ближайшем будущем и при столь неблагоприятных обстоятельствах.

– Джим Гарденер. Еще раз спасибо.

– Пристегнитесь, – хмыкнул Фриман Мосс и дал газ.

Они выехали на середину шоссе, набирая скорость. Гарденер довольно безразлично констатировал факт, что его трясет озноб. Затасканное выражение – зуб на зуб не попадает; только теперь Гард доподлинно постиг его смысл. Зубы клацали, выбивая чечетку.

Мосс притормозил на обочине:

– У вас свежемороженый вид, приятель. Кстати, есть полтермоса кофе, остался от обеда… Будете?

Гарденер с благодарностью согласился. Кофе был горячий, крепкий и щедро подслащенный. Он также не отказался от сигареты, предложенной водителем; и хотя дым зверски щипал горло, Гард глубоко затягивался, не скрывая удовольствия. Принятые меры позволили ему слегка воспрянуть духом.

В четверть седьмого Мосс высадил Гарда прямо перед Хэвеном. Дождь прошел, и мало-помалу небо на западе прояснилось.

– Что ж, Бог сподобил нас увидеть еще один закат, – сказал Фриман Мосс. – Я бы с удовольствием предложил вам что-нибудь обуть – обычно я вожу старую пару на заднем сиденье, но сегодня так лило, что я надел только резиновые сапоги.

– Спасибо, со мной все в порядке. Меньше чем в миле отсюда живет мой друг. – На самом деле до дома Бобби было еще три мили, но он сказал так потому, что Мосс и так сделал для него все, что мог. Гард обессилел, его лихорадило, одежда оставалась мокрой даже после сорокапятиминутного пребывания в теплой, сухой машине… однако на сегодня с него хватит милосердных самаритян. А то в своем теперешнем состоянии он запросто свихнется.

– О’кей. Желаю удачи.

– Спасибо.

Он выбрался из машины и, покачиваясь, побрел.

Вот уже скрылся за горизонтом мистер Мосс в его доисторическом экипаже, а Гард все еще стоял на обочине, с промокшей сумкой в одной руке, босыми ногами, белыми, как храмовые лотосы Индии, в насквозь мокрой рубашке и брюках, уляпанных грязью; стоял и смотрел на указатель, сообщавший, где находится искомый дом. Роберт Фрост говаривал: «Дом – это место, где нас принимают, когда приходим мы». К счастью, он не упускает из виду, что дома-то у него нет. Самое худшее, что можно сделать, это вообразить, что дом твоего друга – твой дом, особенно если этот друг – женщина, с которой, случалось, ты делил ложе.

Дома нет, нет, и все тут, но, главное, он в Хэвене.

Он двинулся к дому Бобби.

Пятнадцать минут спустя, когда небо на западе окончательно прояснилось и заходящее солнце окрасило размокшую землю розоватыми лучами, случилось нечто потрясающее: пронесся целый вихрь музыки, громкой и отчетливой, в голове Гарда.

Он стоял, созерцая мокрые леса и пашни, которым лучи заходящего солнца придавали нечто торжественное, наводя на мысль о закатах в библейском эпосе де Милля. Здесь, где начиналось девятое шоссе, открывался величественный и строгий в своей красоте вид на запад, напоминавший, в лучах вечернего солнца, пасторальные пейзажи Старой Англии… Все окружающее, омытое обильным дождем, блестело, переливалось яркими цветами, казалось наполненным особой значимостью и вселенским смыслом всего сущего, так незабываемо переданным на полотнах да Винчи. Гард с радостью подумал о том, что не совершил самоубийства – не потому, что это было бы опрометчивым шагом, и не из-за каких-то творческих планов, а просто потому, что в противном случае он упустил бы момент красоты и совершенства. Стоя босиком, обессиленный, больной, дрожащий от озноба, он по-детски непосредственно восторгался.

С последними лучами заката на землю словно спустились тишина и покой. Никаких признаков техники или промышленности. Кое-где виднеется жилье: большие красные амбары около белых фермерских домиков, вспаханные поля, может быть, одна-две машины, и все.

Свет. Это свет так действует на него.

Необыкновенно умиротворяющий, старый, как мир, и насыщенный солнечный свет лился почти горизонтально через застывшие без движения облака, словно говоря о том, что этот длинный, утомительный и полный переживаний день подходит к концу. Этот древний свет, казалось, отрицал само Время, и Гарденер ожидал, что услышит звуки рога, объявляющие: «Все созваны». Затем лай собак, лошадиное ржание, и в этот момент музыка, современная дребезжащая музыка, волной пронеслась в его голове, сметая все мысли. Его руки сжали виски, стараясь отогнать это наваждение. Какофония длилась около пяти секунд, ну, может быть, секунд десять, и то, что он услышал потом, было вполне узнаваемо: доктор Хук напевал «Детка выводит мотив».

Напев негромкий, но достаточно ясный – как если бы он слушал маленький транзистор вроде тех, которые обычно брали на пляж, до того как панк-рок-группы типа «Вокмен» и «Гетто-Бластеры» заполонили весь мир. Мотив приходил не извне, а так, словно он раздавался в голове Гарда… примерно там, где врачи заделали дыру в черепе металлической пластинкой.