Томас Чаттертон - Страница 18

Томас. Разве я не один на один со своими переживаниями?

Абуриэль. Для твоего возраста возможные переживания легко вычислить; тем более что ты, зная анатомию лишь поверхностно, механизму тела доверяешь больше, чем собственному духу.

Томас. Сэр… Чего, собственно, вы от меня хотите? Почему преследуете? Я вам ничего не задолжал.

Абуриэль. Я лишь рабочий инструмент; а для тебя чужак, чей путь пересекся с твоим: довесок к твоему бытию. Хочу я от тебя только одного: чтобы ты выстоял. Ты обгонял свои годы — до сего дня. Выполняя причудливые проекты, ты следовал закону ниспосланного свыше дара. Искушения же, коим ты подвергался, были земными. И если порой твои поступки припахивали падалью и выглядели как грязь, меня это мало трогало: пусть благонравные бюргеры и бюргерши зажимают себе носы. У меня другие, чем у них, представления о… о грязи. У Природы об этом другие представления, чего ревнители книжной премудрости в упор не замечают…

Томас. К чему вы клоните свою речь?

Абуриэль. К реальности. Ты обстукиваешь стены, ограничивающие твое дарование, ищешь бездну ради страсти, которая едва-едва тебе показалась. Ты переоцениваешь свою гордость, свои распутства, торгуешь убеждениями и приносишь глубинные внутренние видения в жертву расхожим рифмам.

Томас. Еще слово, и вам придется замолчать, мистер Абуриэль; да, я люблю Марию Рамси.

Абуриэль (насмешливо). Ее одну? Или и другую тоже? Или какую-то третью? А может, всю дюжину тех, с кем ты, вроде бы, уже расстался?

Томас. Разве это не единственный достойный способ обходиться со временем: делить его на часы одиночества и часы сладострастия?

Абуриэль. Ты настаиваешь на испытании, выстоять в котором не сумеешь. Выбираешь такой грех в качестве доказательства твоей бедности.

Томас. Вы хотите лишить меня мужества, мистер Абуриэль.

Абуриэль. Я всего лишь голос, который ты слышишь. И уже ухожу, ибо чувствую, что стал тебе в тягость.

Абуриэль. Не искушай сам себя, воображая, будто можешь выиграть красивую жизнь.

Томас. Мудрость, сковывающая волю; призыв к умеренности; изображение счастья, коего жаждет плоть, как греха… Лучше уж стать падшим…

Старая миссис Чаттертон. Какая неудачная страстная суббота! Пойду-ка я к себе и лягу в постель.

Томас. Это ты, бабушка? (Входит Мария Рамси.) Мне кажется, я вижу сон. Наконец-то ты со мной, Полли. Каким безрадостным был бы этот день, если бы ты не пришла! (Он обнимает Марию.) Ах Полли, Полли! Всё во мне опустошено, всё в запустении. Память — обрушившаяся башня. Только ты, душа души моей, стоишь невредимая: словно статуя богини.

Мария Рамси. Что с тобой? Все еще ревнуешь к Фаулеру?.. Для этого нет причин.

Томас. Я свободен. Я больше не ученик. Мне страшно. Удовольствий, которые я познал, было в моей жизни так мало… зато постоянно присутствовали бессонница и холод. Я собираюсь в Лондон. Поедешь туда со мной?

Мария. Я буду тебя навещать… это уж в любом случае. Так значит, твой план удался. Расскажи!

Томас (выглядывает из окна). Мама и сестра возвращаются из церкви. Скорее, поднимайся в мансарду, чтобы соединивший тебя и меня прекрасный миг принадлежал нам одним.

Мэри Чаттертон. Томаса тут нет.

Сара Чаттертон. Скверные дни предстоят нам, Мэри. Томас, пока не отправится в Лондон, будет беспокойным, вспыльчивым, несправедливым. У него разорванная душа. Он среди нас — чужак.

Мэри. Он просто несносный юнец, неудачный сын —

Сара. По-настоящему он так и не освободился от смерти. Он ведь был мертвым, Мэри, когда я его родила…

Миссис Уолмсли (входит с ведром и дроковым веником). Так-то, сэр. Надеюсь, вы не запретите мне хотя бы подмести пол. Вы утонете в этой бумажной пучине. Кроме того, вместе с вами в комнате живет мой племянник. Приведи он в гости товарища, потом сраму не оберешься.

Томас. Мадам… Прошу вас… Поэты ненавидят веники. Уборки плохо согласуются с чтением и сочинительством.

Миссис Уолмсли. Уж не знаю, зачем нужны поэты… Разве только, чтоб в грязном камзоле и поношенном шлафроке сидеть у мансардного окошка и в один прекрасный день помереть с голоду…

Томас.

Понимаете, о чем здесь речь, Мадам?

Миссис Уолмсли. Это что-то политическое. О нашем правительстве.

Томас. Правильно. Я поддерживаю близкие отношения с Уильямом Бекфордом, лордом-мэром, и Джоном Уилксом, депутатом парламента[19]. Свобода и правда — лучшие цели, чем верность правящему режиму. Я пишу для «Фрихолдерз мэгэзин», для «Таун энд кантри мэгэзин», для «Миддлсекс джорнал» — короче, я стал политическим автором, а дело справедливости отлагательств не терпит. Всего сукна, производимого в Англии, не хватит, чтобы прикрыть те мерзости, которые совершаются толстосумами, правительством и судейскими. Но люди, как правило, слепы. Им нужно открыть глаза. Поэтому я и пишу. Прошу вас: примите во внимание мою спешку и удалитесь, не завершив задуманное. К тому же, еще сегодня я уйду по делам; тогда вам и представится шанс осуществить ваше полезное намерение.

Миссис Уолмсли. Хорошо. Я загляну к вам еще раз, попозже.

Томас. Уважайте меня. Это комната, а не коридор. Я требую, чтобы вы стучали, прежде чем войти.

Миссис Баланс. Это же я, Томми, — твоя кузина.

Томас. Вы несносны, кузина Баланс. Мое имя не Томми. Вы слышали, чтобы какого-нибудь поэта звали Томми? По отношению к себе я такого не позволю. Мое настоящее имя вам известно, как и другим жильцам этого дома. Я требую от вас уважения, а не доверительности.

Миссис Баланс. Я нахожу, что вы ведете себя глупо, Томас Чаттертон. Кроме того, скорее у меня, а не у вас, есть повод для жалоб.

Томас. Как, простите?

Миссис Баланс. Я знать не знаю никаких поэтов, а какие у них имена — тем более. Зато могу с уверенностью сказать, что я твоя кузина и, сверх того, почтенная женщина: вдова моряка, которая взяла на себя обязательство заботиться о твоем телесном благополучии… имеются в виду еда и питье.

Томас. Я прошу… Я требую, чтобы вы вели себя со мной как с уважаемым человеком и соответственно ко мне обращались. Если вы не знаете, что такое поэт, то хотя бы признайте во мне личность, к тому же прилично одетую, — как нечто несомненно наличествующее.