Томагавки кардинала - Страница 16

– Будем считать, что предварительная договорённость нами достигнута, – с видимым облегчением произнёс Франклин, разворачивая приготовленные бумаги, – остаётся уточнить детали. Не будем терять времени, ведь время – деньги[30].

Луи-Жозеф де Монткальм-Гозон углубился в изучение документов, а советник Бюжо и Джон Адамс ещё раз обменялись взглядами.

«Надеюсь, у тебя хватит ума попасть в число тех, кто «пожелает принять посильное участие в управлении» новыми землями его величества Людовика XV, – подумал Бюжо, – за «нашим одобрением» дело не станет. Короли приходят и уходят, а мы – мы остаёмся».

«У меня есть шансы оказаться в числе «одобренных кандидатур», – подумал Адамс. – А имя – моё имя легко можно сменить на Жан Адамо, какая разница? Противостояние наций закончилось, а религиозное противостояние мы выиграем – французы-католики бесследно растворятся в массе английских пуритан и французов-гугенотов. И лет через двадцать…»

Люди Круга умели находить общий язык…

1762 год

На улицах Нувель-Орлеана бушевал праздничный карнавал. Разноязыкий город, родившийся полвека назад из слившихся посёлков, рассыпанных вдоль берегов Миссисипи, праздновал свой день рождения и одновременно – окончание колониальной войны. Где-то там, далеко, за морями, в Европе, Азии и Африке, война ещё продолжалась, но в Северную Америку уже пришёл мир. И горожане всех цветов и оттенков кожи – французы, испанцы, индейцы, негры, метисы, квартероны, – веселились бурно и самозабвенно, опьяняясь вином, музыкой, улыбками женщин и ощущением радости жизни.

Французские земли – земли Новой Франции, – осенённые королевскими лилиями, простирались теперь от скал Ньюфаундленда на севере до границ испанских владений на юге и от побережья Атлантики на востоке до великих прерий на западе. И ждала своей участи прилепившаяся к телу материка испанская Флорида: времена конкистадоров канули в Лету, и только союзный договор Испании с королём Людовиком XV спасал Флориду от захвата её французами – пока ещё спасал.

В Новой Франции проживало больше трёх миллионов человек, и многие из них уже называли себя американцами. И все они – и приехавшие недавно, и местные уроженцы, – были полны кипучей энергии: той, что позволила им сорваться со своих насиженных мест и отправиться в далёкие края навстречу неизведанному. Они жили, сеяли, строили, торговали, воевали, богатели, рожали детей и надеялись, что дети будут жить лучше своих родителей. Разделённые границами колоний великих держав, американцы полтора века смотрели друг на друга с опаской, не выпуская из рук карабинов, но теперь этих границ больше не было: осталась только общность судеб.

И мало-помалу – вроде бы сама по себе – складывалась в общем сознании всех этих людей крамольная мысль: а так ли уж нужна нам теперь жёсткая рука далёкой метрополии?

1770 год

«Нас предали, – с горечью думал Дик Шейс, сжимая в руках разряженный мушкет. – О, если бы эта двуличная лиса Жан Адамо, как он себя теперь называет, оказался бы от меня на расстоянии ружейного выстрела, я не пожалел бы для него последнего заряда… Он нас всех обманул – никто не пришёл на помощь Бастони, и уже не придёт: поздно…».

Возвращения губернатора Бастони, которую большинство её жителей по старинке всё ещё называло Бостоном, ждали с нетерпением. Жан Адамо отправился в бывшую Виргинию (в Пэи-де-Фам[31], как говорили французы, намекая, что после вторжения отрядов канадских волонтёров генерала Конрекура девственностью там и не пахнет) за помощью восставшему Массачусетсу. На Адамо возлагали большие надежды, однако Шейс принадлежал к числу тех немногих, которые сомневались в успехе миссии мсье губернатора. Дик Шейс знал, что виргинцы не имели особых оснований быть недовольными правлением французов: местные лендлорды сохранили свои дома и поместья, а то, что они теперь ругаются не по-английски, а по-французски – какая разница? Саксы в своё время тоже побрыкались, да и смирились с правлением норманнов, как только поняли, что привилегии и родовые замки остались при них. Да и виргинки, по слухам, не сильно жаловались на поведение французских гренадёр: насилий не было, а что через отведённый природой срок в Пэи-де-Фам родилось множество младенцев, так Господь для того и разделил род людской на мужчин и женщин (которые к тому же во все времена питали слабость к победителям). А теперь Дик уже не сомневался – в том, что помощь не придёт: бывшие враги договорились между собой. Да и как можно было сомневаться, если осаждённые уже знали – об этом было прямо сказано в ультиматуме – их, как бунтовщиков, ждёт участь «кабальных слуг», белых рабов на табачных плантациях Юга (вероятно, господам плантаторам не хватало негров, или же они просто хотели получить лишние рабочие руки бесплатно).

На англичан тоже надежды не было. Проиграв Семилетнюю войну, Британия была довольна тем, что сохранила жемчужину своей короны – Индию, – обменяв Новую Англию на Пондишери и другие индийские фактории французов, и не спешила влезать в новую драку с сомнительным исходом. Испания также сидела тихо, не желая злить Францию и надеясь сохранить Флориду. А самое плохое – среди колонистов-англичан не было единства: богачи уповали на то, что сумеют ужиться с любой властью (лишь бы их не трогали за денежный мешок), а среди прочих многие отнюдь не жаждали возвращаться под власть короля Георга. Почти всех устроила бы широкая автономия, но этого не хотел уже король Людовик.

Сильванцы затихли – очередная отбитая атака заставила их призадуматься. Фермеры и лесные охотники поняли, что защитники Бастони будут драться с отчаяньем обречённых, и хотели вернуться живыми к своим семьям.

– Эй! – услышал Шейс и осторожно выглянул в пролом.

Из-за палисада (одного из тех, которыми осаждающие окружили полуразрушенные пушками стены Бастони) появилась фигура французского офицера.

– Сдавайтесь! – выкрикнул он, надсаживая горло. – Последний раз предлагаем вам сдаться! Лучше десять лет на плантации, чем всю жизнь в могиле! Сложите оружие!

– Придите и отберите! – заорал Дик. – У нас ещё есть порох, и мы всех вас накормим свинцовыми бобами, клянусь святыми угодниками!

Бостонцы, засевшие с ружьями вдоль стены, одобрительно заворчали, однако Шейс почувствовал, как по спине пробежал холодок: сильванцы чего-то ждали, и офицер не просто пугал. И Дик не ошибся.

Раздался многоголосый воющий крик, и поля вокруг города покрылись индейскими воинами, словно выросшими из-под земли. Их были тысячи; ярко-красные, они походили на рыжих муравьёв, набросившихся на медленно ползущую гусеницу.

– Ирокезы! – испуганно выдохнул кто-то. – О, господи…

– Дэн, – негромко сказал Шейс сыну, не отходившему от него ни на шаг. – Нам не устоять. Беги к пристани, к нашему ялику. Готовь парус и жди. Двадцать минут – если нас с матерью не будет, отчаливай, и да поможет тебе Всевышний.

– Отец…

– Беги, Дэниэл, я кому сказал!

Подросток опрометью бросился прочь, а Шейс снова выглянул в пролом. Индейцы были уже близко, и Дик понял, что это конец. Кое-кто из защитников ещё стрелял, отчаянно и почти бесполезно, но ирокезов было слишком много, а за их спинами торчали французские пушки.

Бой у пролома был коротким. Красная волна ирокезов опрокинула защитников, смяла, завертела, и Шейс вырвался из схватки чудом, потеряв шляпу, но сохранив ружьё. Патронов у него уже не было, но Дик не бросил мушкет – может быть, потому, что ощущение оружия в руке (пусть и бесполезного) придавало ему уверенности.

^{Резня в Бастони}