Том 7. Кой про что. Письма с дороги - Страница 37

— Ишь какая сердитая! — добродушно проговорил фургонщик, основывая свое мнение на невнимании девицы-богатыря к его просьбе.

Скоро и нам с Пуховиковым пришлось убедиться, что девица-богатырь точно как будто сердита. «Шваркнув» шайку, она тотчас же опять появилась на крыльце флигелька с большим нечищенным самоваром в руках; махнув как пером этим огромным самоваром, она сразу выбросила из него и воду, и уголь, и золу, и тоже «срыву грохнула» его о крыльцо, «срыву» опрокинула в него воду, нахлобучила крышку, набила угольями и так могуче дунула в трубу, что яркие искры с треском разлетелись по всему крыльцу.

— Нельзя ли, любезная, хозяина нам… — еще раз попытался вымолвить фургонщик.

— Нешто я караульщик твоему хозяину? Пес его знает, где он! — уже с явным негодованием не ответила, а прямо гаркнула ему богатырь-девица.

Нельзя было не убедиться, что она точно сердита, что она, как говорят, «и рвет и мечет». Во всех своих действиях и движениях, резких и необычайно быстрых, она повиновалась, очевидно, бушевавшей в ней буре, и даже ее ситцевая юбка во время ее сердитой беготни билась и хлестала по ее голым ногам и по притолокам дверей точно так же, как треплется и хлещет во время настоящей бури парус на корабле.

— Сейчас, сейчас, господа, иду!.. — послышался около нас какой-то дребезжащий голос, и мы, наконец, увидели хозяина.

Это был человек выше среднего роста, широкой кости, лет под шестьдесят; но не старческое, а что-то раскислое, преждевременно дряблое было в его лице и фигуре, слегка потупленной, сгорбленной, но не старостью, а каким-то бессильным равнодушием. Нечесанные, но еще густые рыжие с проседью волосы неряшливо падали на низкий лоб с кисло-жалобными глазами; неряшливое, старое, все в пятнах и без пуговиц, когда-то, вероятно, «летнее» пальто было кое-как подпоясано в талии веревкой; какие-то ситцевые, грязные, широкие шаровары розового цвета были коротки и обнаруживали босые ноги, обутые в резиновые галоши. Что-то кислое и утомленное лежало на всей его фигуре; явным упадком сил, энергии повеяло на нас от этого человека, называющего себя «хозяином», и мы тотчас же как-то вдруг заметили те же следы упадка и в его хозяйстве. Сердитая, грубая, неряшливая работница также, как нам показалось, дополняла впечатление расстройства, таящегося в жизни этого двора. И мы не ошиблись.

— Сию минуту все будет!.. И комнатку вам также? — дребезжащим голосом спрашивал нас хозяин.

— Да, и комнатку бы, ночевать будем.

— Ну сейчас, сей минут!.. Марья! Самоварчик, живей!

Богатырь-девица, появившаяся на крыльце едва ли только не для того, чтобы с сердцем, хлестнуть подолом о притолоку и уйти, не удостоила его ответом.

— О, да у ней уж поставлен самовар-то… Еще чего не потребуется?.. Да! Свечку вам… Комнатку… Пожалуйте сюда вот.

Шлепая резиновыми галошами, он, сгорбившись, повел нас в один из трех флигелей, выстроенных на дворе. Флигель был низенький, темный; в двух маленьких комнатках стояло по кровати с гнилыми досками, несколько изломанных стульев, стол, который задребезжал уж, едва только мы ступили на пол.

— Огонька бы надо! — сказал наш фургонщик.

— Свечку? сию минуту… всё… Сейчас… Марья! — крикнул он в открытую дверь, — давай свечку.

Но так как никакого ответа от Марьи не последовало, то хозяин сам отправился за нею. Не очень скоро вновь появился он с длинным позеленевшим медным подсвечником и сам принялся вставлять в него длинную сальную свечку.

— Все неуправка! — как-то жалобно бормотал он, переламывая эту свечку обеими руками и кстати сгибая медный неуклюжий подсвечник на сторону… — Ишь как согнуло его! Главное, народ избаловался… не найдешь людей! Вот должен сам, например, всякую малость…

Кой-как свечка была, наконец, укреплена в неуклюжем подсвечнике, и на столе появилась разнокалиберная чайная посуда.

— Ну вот! Ничего! сейчас и самовар!.. Марья! — опять крикнул хозяин, высунувшись в окно, но на этот раз богатырский толчок Марьиной ноги распахнул дверь точно порывом бури, ударив ею об стену, и сама Марья без всякого зова, так же как ураган, внеслась с самоваром в комнату. Самовар неистовствовал ужасно, да и сама Марья бушевала внутренно не меньше самовара; ее могучая грудь ходила ходуном; она ткнула клокочущее чудовище на крошечный столик, причем чудовище кипящим паром сразу ударило в зеркало, в картину и точно окунуло их в воду; в то же время чудовище упорно задувало свечку и отталкивало хозяина, который хотел к нему подступиться. Бурное появление взбешенной Марьи заставило хозяина сказать ей:

— Кажется, можно потише? поаккуратней? чего уж так-то?

Сказал он это каким-то приниженным, дряблым, но, как нам показалось, исполненным глубокой ненависти голосом.

— Давай ключи-то от амбара! — опять «гаркнула» Марья. — Тебя, старого чорта, век не переслушаешь…

И, не дожидаясь ответа, исчезла.

— Нонче вон как храпят на хозяев-то! — кисло и жалобно пожаловался нам хозяин и, обратясь почему-то к фургонщику, прибавил: — Она вот этак-то храпеть на тебя будет, а ты, между прочим, пальцем ее не смеешь тронуть! Вот какие порядки!..

— Да, уж нониче вольно… Да чего это она так рычит?

— Так, поучил… маленько… Рабенок, например, вывалился из люльки, благим матом орет, а она расселась за воротами, с солдатами подсолнухи жрет…

— Твой ребенок-то?

Хозяин как-то потупился, вздохнул и с кислой улыбкой сказал:

— А уж не знаю… должно, мой!.. надо быть, так!..

— А она-то, что ж, стало быть, в няньках у тебя?

Хозяин еще раз вздохнул и, слегка махнув рукою, проговорил:

— Она у меня все в одном числе: и вроде жены, например, и в работницах, и в няньках.

— Так и ребенок-то, стало быть, от нее?..

— От нее, от идола! пропади она!..

— А настоящая-то хозяйка твоя, значит, померши, что ли?

— Настоящая моя хозяйка?..

Он опять махнул рукой.

— Об этом, брат, долго разговаривать!..

Хозяин помолчал и проговорил, крепко вздохнув:

— Кабы настоящая хозяйка была, так я бы нешто присоединился к этому идолу? Ведь что она? дерево! Взять полено, ошарашить по шее, и весь разговор… Только одним боем и живет. Чего ей рабенок? Нонича бабам воля. «Не хочу с мужем жить!» — взяла и ушла, только и всего! А рабенок ей нипочем, сколько угодно… Кабы жена-то была, так не держал бы этакого истукана… Ведь она меня кулаком пополам перешибет — ведь чорт!.. Неволя, братец ты мой, загнала!.. Заскучал! Принужден был наемным порядком обломать истукана… А кабы жена-то!..

— Да что ж такое с твоей женой приключилось?

— Ушла от меня! вот что приключилось… с «агентом» ушла. Вот, видишь, флигель на дворе? Ну вот там у меня агент жил, снимал квартиру по контракту за двести за тридцать в год, на пять лет… Ну вот и уволок… У меня сыновья по восемнадцатому году есть! И детей увела! и всего дочиста обобрала! до нитки! оставила вот в чем есть… Вот как со мной супруга распорядилась умно!

— Да-а!.. Так вот какое дело!..

— Почитай двадцать лет прожили — и вот как!..

— Да, брат!.. — вполне сочувственно качая головою, сказал фургонщик.

— Как так могло случиться? — оживленно спросил хозяина Пуховиков, кое-как расположившись на голых досках кровати.

— Это ежели вам все как должно рассказать, сколько я, например, принял муки…

— Так расскажите, пожалуйста! — умоляюще воскликнул мой попутчик. — Пожалуйста!

— Ежели это рассказать все подробно.

Хозяин махнул рукой и вздохнул. Но, как будто что-то вспомнив, поспешно проговорил:

— Вот погодите, я сейчас в амбар сбегаю, а тогда опять загляну…

— Пожалуйста!.. — вопил Пуховиков вслед уходившему хозяину.

— Ладно! ладно! — отвечал тот.

— Так вот оно какое дело-то! — многозначительно прикусывая язык и покачивая головой, заговорил наш Фургонщик по удалении хозяина. — То-то я смотрю, что как будто не такие порядки пошли… Я уж давно не бывал у него… Это сегодня как-то вздумалось, а то я другом месте останавливаюсь… Так вот оно как!