Том 7. Кой про что. Письма с дороги - Страница 20
— Нет, — сказал я, — этого мужика у меня не было… кажется, не он оклеивал!..
— Да и есть не он… У вас тогда другие перебили… он только сторговался, а другие взяли работу-то!
Теперь я вспомнил и это обстоятельство. Точно, сначала пришел плюгавый мужичонко и наобещал с три короба — юлил, вертелся, бормотал… А потом пришли еще два маляра, старик и молодой сын, раскритиковали мужичонку в пух и прах, отрекомендовали себя с самой лучшей стороны («даже у купца Чистоплюева отделывали к свадьбе залу с панелью!»), взяли меньшую цену и даже, помнится, во все время работы, стоя на табуретах, шаркая руками по стенам и махая кистью по потолку, только и разговаривали, что о мужичонке…
— Ему бы только задаток взять, а там его и с собаками не найдешь… Он вот у курлянца взялся, так одного глянцу перервал на пять целковых — а потолку было всего саженей на шесть квадрату… Как можно! С неумелыми руками за это дело браться нельзя… А в наших местах народ какой? Понадобилась ему копейка, так он не то что за маляра себя выдаст, а за архиерея провозгласить не постыдится… Избаловался народишко начисто!
Все это я вспомнил, а так как время езды было праздное, то я и спросил ямщика от нечего делать:
— Отчего же это с ним?
— Да бог его знает… Нам недосуг дознаваться… Видно, уж так богу угодно… Я его путем-то и не знал… Только что иной раз подойдет, попросит работы — ну и рекомендуешь господам… а так чтобы касаться… И с своим-то делом еле-еле управишься…
— На чем же он помешался-то?
— На богатстве, вишь… Всем, говорит, по двести тысяч дам… Храм выстрою… попам пожертвую, вечное чтобы поминовение, кажному мужику справлю хозяйство… В буфет ломится, требует дорогого кушанья…
— Давно ли это с ним?
— А бог его знает!.. Недосужно нам мешаться в чужие дела… своего много…
— Да ведь он ваш?
— Наш-то наш… Да ведь у нас много всякого народу…
В это время сани круто повернули на старое московское шоссе; сильный ветер мерзлым колючим снегом ударил прямо в лицо и мне и ямщику; ямщик замолчал и закрылся рукавицей; я закрылся шубой, высоко подняв воротник. Оба мы замолчали, молча доехали домой, совершенно забыв маляра, и, проснувшись утром, я (да и ямщик также) уже совершенно не помнили вчерашнего дня… Настал новый день, новые хлопоты, новый недосуг…
Недосуг за недосугом, забота за заботой — и чем дальше, тем больше, и тем меньше возможности останавливать внимание не на личных только хлопотах… Сидел я так-то однажды дома и пробовал «заняться чтением». Давно уже, лет пять назад, надо было «проштудировать» одно серьезное сочинение в пяти больших томах, да все недосуг… «То то, то другое». Так и на этот раз: проснувшись утром, я твердо решил весь день посвятить чтению «серьезного сочинения»; проворно встал, взял и отточил нож столовый (костяной ножик остался в городе), чтобы сначала разрезать для удобства чтения все томы,и тотчас бы принялся за дело, если бы не чувствовал, что меня беспокоит какая-то «малость». Только бы, казалось, устранить эту малость, и тогда можно приняться за дело серьезно и основательно… Но по обилию всяких домашних малостей я не скоро бы догадался, которая из них препятствует мне приступить к серьезному занятию, если бы на выручку мне не явилась старуха кухарка.
— Что ж, будем мыть полы-то?.. Там женщина пришла, просит работы…
— Мыть, мыть! — радостно завопил я, увидав с полнейшею ясностью, что мытье полов и есть именно та «малость», которую необходимо устранить, чтобы, наконец, основательно сосредоточиться на чтении серьезного сочинения в пяти томах. Ввиду этого я просил старуху кухарку как можно скорее приступить к мытью, а пока решил повременить разрезывать томы и побыть так, без дела, пока кончится вся эта возня.
Скоро явилась баба и принялась за работу, и работа была до такой степени артистическая, что решительно нельзя было ею не любоваться. Женщина была красивая, ловкая; хотя уже, видимо, потерпевшая и поголодавшая на своем веку; но, несмотря на лохмотья, в которые она была одета; на грязную работу, которую делала, во всех ее движениях, даже в манере нести грязное ведро сказывалось ее природное изящество и вместе с тем замечательное искусство труда. Стоит ей налить воды на грязные доски крыльца и провести по мокрой грязной доске грязною тряпкой, как доска эта делалась белее снега. Достаточно было мельком видеть эту работу, эту женщину и её манеру, чтобы деревенский, опытный в деревенских талантах глаз оценил неоцененные качества такой бабы.
Работа была кончена чрезвычайно быстро. Баба ушла, получив расчет. Следовало бы немедленно взять «серьезное сочинение», столовый нож и приступить к серьезному занятию; но я, прежде чем сделать все это, почему-то счел нужным предварительно поговорить со старухой кухаркой.
— Кто такая эта женщина?
— Да это тут одна вдова…
— Здешняя?
— Знамо, здешняя… Муж-от у нее помер недавно в больнице, в сумаешедшем доме. Помешался на деньгах — всем, говорит, по двести тысяч награды дам… А недавно и кончился в больнице. Ну вот она и бьется теперь… Чай, помнишь, как дом-от вздумал обоем обивать, так маляр к тебе напрашивался?.. Годов пять, что ли, никак будет?
(Старуха жила у меня с незапамятных времен).
И вот опять, чрез пять лет, всплыла в воспоминаниях моих тщедушная фигура маляра, всплыла случайно, как обыкновенно всплывают в нашей памяти, памяти людей, поглощенных своим недосугом,тысячи случайностей чужой жизни, случайностей, никогда почти не уясняемых, а остающихся в виде каких-то обрывков чужой жизни, затемняемой мелочами того же личного недосуга. Как только старуха вспомнила о том времени, когда я вздумал «обоем обивать» свой дом, так я опять вспомнил и обои, и цветы на обоях, и цену, вспомнил и тщедушного маляра, который извивался передо мною, чтобы получить работу, вспомнил и тех двух маляров, которые эту работу перехватили у него.
— Да, да, — сказал я кухарке, — помню; это тогда он пришел первым… а потом пришли другие?..
— Ну-ну!.. Это тогда его родной отец со своим сыном работу от его отбил…
— Как родной отец?
— И-и! Такой зверь дикий, да хуже еще!..
— Как же это? Я и не знал, что его отец.
— Иде ж тебе знать! И мы-то здесь уж завсегда живем, и то, почитай, не знаем… Он, покойник-то, от первой жены его сын-то… Покуда жива была мать, то есть первая жена, и отец это не такой был зверище… А уж мать-то как его любила, баловала, нянчилась!.. Нежный был ребенок, чувствительный. И отец-то в ту пору другой был — все, бывало, с сынишком на работу свою малярную ходит, обучил его своему мастерству рано… Ну, а как умерла мать, отец и задумал жениться на другой и взял тоже из нашей деревни девку… Только не дай бог какая ведьма!.. Пока своих детей не было, еще и так и сяк терпела пасынка, а как свои-то пошли — и стала его сживать со свету, а отец и вовсе этой бабе подвергся: что она скажет, так тому и быть… Гнали, гнали малого, искореняли, искореняли его — принужден был уйти от них куда глаза глядят… Бывало, слезами плачет, обливается… По крестьянству не умеет, а малярное дело отец отбивает; но пока не женился, все кое-как на одного-то хватало… А как оженили — так уж тут стало ему хоть разорваться… Жена-то у него бойкая, работящая, а ему не поспеть по крестьянству-то за ней!.. Вот он стал рвать себя на части — бегает, просит работы, ночей не спит, а родной-то отец его, как волк зубами, раз да раз за самое свежее мясо, оторвет да оторвет себе, да еще осрамит сына-то родного!..
— Да, он его тогда очень бранил! — вспомнилось мне, и я сказал об этом старухе.
— У-у! такой тиранище стал, не приведи бог, а сама-то поди какая печь огненная… Ей бы только своим детям все досталось; а кто помешает — так и проглотит без разговору… Вот он от бедности-то, должно быть, и помутился… Денег, вишь, у него тьма-тьмущая.
— Так это родной отец так с ним поступал?
— А то как же? от этого-то он и огорчился рано в своей жизни… Легко ли дело — родной отец не щадит свое чадо!.. Ведь человеку без пристанища страшно жить… Родительское слово — чего оно стоит! А тут на-ко что!.. А ведь он нежный-пренежный был, чувствительный!.. Рабенок у него родился от Авдотьи, так не надышется!.. Бегает, работы ищет, а мальчонка Андрюшка на руках… Вот и с рабенком тоже господь его не помиловал! Тут-то вот, с рабенком-то, как вышло нехорошее дело, тут-то, должно быть, он в первый раз и крянул….