Том 6. Зимний ветер. Катакомбы - Страница 146

А из щели, подбирая юбку, уже вылезала Раиса Львовна, а за ней — Петя и Колесничук, с винтовками, фонарями, вещевыми мешками, ломами и лопатами. Роняя оружие и вещи, они бежали вниз с обрыва, падали, садились, съезжали, прыгали в ручей и, по колено в пенистой воде, бросались к танкам, попадая в крепкие руки и прижимаясь к комбинезонам, от которых крепко, густо и необыкновенно приятно, как-то особенно надежно пахло отработанным маслом, русским бензином, тавотом.

Они ложились на берег ручья, окунали лица в бурливую воду и пили, и снова бросались целоваться с танкистами, и снова пили, и умывались, и плакали, и опять пили, пили эту сладкую, ледяную воду, от которой, как от мороженого, ломило лоб.

Петя так часто думал об этом лимане. Сколько раз он представлял себе заброшенный колодец, куда он спрятал флаг, полученный от умирающего моряка! Теперь, когда в сопровождении двух автоматчиков комендантского взвода он переправлялся на резиновой лодке через лиман, ему казалось, будто он видит хорошо знакомые места.

Был светлый вечер. Только что закатилось солнце. Апрельская заря, огнистая, свежая, медленно догорающая над черными обрывами лимана, за далекими степными курганами, широко отражалась в гладкой воде. Вокруг на громадном пространстве шел бой. Воздух и вода поминутно вздрагивали. Черные, бурые, сивые облака взрывов вспухали и опадали по всей линии западного горизонта. В степи слышался шум танков. Всюду происходило почти незаметное для глаз, обманчивое своей мнимой медлительностью движение войсковых соединений.

Земной шар стремительно вращается вокруг своей оси. Солнце летит со скоростью, непостижимой для человеческого ума. И все же мы говорим, что солнце стоит на небе, что оно медленно склоняется к горизонту.

Все вокруг Пети совершалось стремительно и вместе с тем все как бы неподвижно стояло на месте. Неподвижно стояли посреди лимана резиновые лодки, в которых переправлялись с одного берега на другой минометные расчеты. Неподвижно висели высоко над головой черные гроздья зенитных разрывов вокруг неподвижно повисшего немецкого корректировщика. Неподвижно лежали, зарывшись в землю, стрелковые цепи. Даже слитный гул артиллерийской пальбы казался неподвижным. Можно было подумать, что само время остановилось над всем этим громадным пространством, где неподвижно разворачивалось стремительное наступление советских войск на Одессу.

Петя и автоматчики пересекли Хаджибеевский лиман и пристали к противоположному берегу. Они взобрались по обрыву. Перед ними была степь, по всем направлениям изрезанная старыми и новыми траншеями, ходами сообщения, щелями, минометными и артиллерийскими позициями. Война дважды прошла по этому небольшому пространству между двумя лиманами и оставила здесь свои страшные следы: первый раз — два с половиной года назад, когда немцы и румыны осаждали Одессу: второй раз — совсем недавно, несколько часов назад, когда Красная Армия обрушилась на немецкую оборону и прорвала ее.

На карте, которую взяли с собой автоматчики, было помечено несколько старых, заброшенных колодцев, превращенных немцами в пулеметные гнезда. Солдаты быстро ориентировали карту на местности и прямо направились к ближайшему колодцу.

— Этот колодец, что ли? — спросил старший из автоматчиков, сержант, с двумя медалями и новеньким, еще ни разу до сих пор не виданным Петей лучистым орденом Отечественной войны первой степени.

— Этот, — неуверенно сказал Петя.

— А вот мы сейчас посмотрим. Ты где схоронил знамя?

— Между камнями.

— Внутри, снаружи?

— Снаружи.

— С какой стороны?

Петя замялся:

— Н… не помню.

— Не помнишь… — неодобрительно, как показалось Пете, заметил старший автоматчик.

— Была ночь… темно… — сказал Петя. — Два с половиной года назад…

— Два с половиной года назад… — еще более неодобрительно проворчал сержант. — Теперь, брат, совсем другой табак, — прибавил он с жесткой улыбкой. — Теперь совсем иначе воюем… Давай-ка, Мустафа, пошарим.

Солдат Мустафа, рядовой, с лицом широким и плоским, словно вылепленный из хорошо обожженной красной глины, с узким воротником гимнастерки, который еле-еле застегивался на толстой, красной шее, обошел вокруг колодца. Колодец был засыпан землей, часть вынутых камней образовывала род амбразуры, откуда торчал ствол исковерканного немецкого пулемета. Два мертвых немца валялись у колодца. Сквозь дырявое сукно шинелей прорастала слабая, желтоватая весенняя трава. Один лежал задом вверх, приложившись черной щекой к земле; другой, раскинув ноги и уронив набок голову с начисто уничтоженным лицом, полусидел в большой темной луже, упираясь спиной в кладку колодца.

— Убери! — сказал сержант.

Мустафа взял труп за ноги и оттащил его в сторону, как тачку. Под ним была черная земля, на которой ничего не росло и лишь копошились какие-то белые личинки. Петя, почувствовав тошноту, отвернулся.

— Ничего, — сказал сержант миролюбиво. — Он теперь вежливый… Давай ищи!

Петя на цыпочках обошел колодец, стараясь не наступить на темные лужи.

От земли пахло весенним дождем, пороховым газом и еще чем-то душным, железистым. Петя попробовал сдвинуть несколько камней, но они не поддавались.

— Ты где клал — внутри или снаружи?

— Снаружи, — сказал Петя, стараясь не смотреть на немцев.

— А может быть, внутри?

— Нет, снаружи. Я хорошо помню. Наверное снаружи.

— Наверное или точно?

— Точно.

— Ну, раз точно, то будем искать.

Они стали пробовать каждый камень в отдельности. Вдруг один камень подался и легко сдвинулся. Петя засунул руку в щель. Он нащупал край смятой, слежавшейся материи, потянул и вытащил флаг.

Пропитанный сыростью, весь в темных потеках, местами истлевший, он показался мальчику слишком тяжелым, как будто бы на нем лежал груз этих страшных, кровавых годов.

Петя положил его на сырую траву и развернул: белое, пожелтевшее от времени поле, вылинявшая голубая полоса, красная звезда, ржавые следы крови.

Петя и два автоматчика стояли над ним, как над телом героя.

Когда они вернулись на резиновой лодке обратно, танков уже на берегу не было. Они ушли в бой — брать Одессу.

Под обрывом находился штаб танкового корпуса — несколько палаток, закиданных сверху прошлогодним бурьяном, старыми еловыми ветками, привезенными с севера, и новой, еще совсем зеленой травой, три вездехода, нагруженных оружием и вещевыми мешками, и две крытые пятитонки, оборудованные как вагоны: одна — штабная, другая — рация.

Командир корпуса, поставив ногу в простом солдатском сапоге на ступеньку вагона-рации и крепко упершись локтем забинтованной руки в колено, быстро пробегал глазами желтые листки расшифрованных радиограмм, которые одну за другой подавала ему из вагона девушка-радистка с волнистой прядью блестящих каштановых кудрей, каждую минуту падавшей на лицо, в новенькой летней пилотке, щегольски сдвинутой набекрень. На командире корпуса был мешковатый габардиновый комбинезон с большими карманами и застежкой «молния» и летняя защитная фуражка с круглой генеральской кокардой — мятая, лихо сдвинутая на затылок.

По-видимому, в шифровках заключалось что-то весьма неприятное, так как генерал часто, сердито дышал носом, как еж, и двигал сизой щеточкой аккуратно подбритых усов.

— Товарищ гвардии генерал-майор, разрешите доложить, — сказал сержант-автоматчик, выступая вперед.

— Ну? — сердито сказал генерал, не оборачиваясь.

— По вашему приказанию переправлялись на ту сторону лимана, только что вернулись. Заявление мальчика полностью подтвердилось, там действительно на квадрате «шестнадцать — сорок пять» в степном колодце обнаружен флаг корабля Военно-Морского Флота. Вот этот самый паренек из подземного партизанского отряда пионер Петя.

Генерал с живостью обернулся. Его лицо сразу разгладилось, глаза засветились любопытством:

— Ну-ка, ну-ка, давай его сюда! Где он, пионер Петя? Этот?