Том 6. Может быть — да, может быть — нет. Леда без лебедя. Новеллы. Пескарские новеллы - Страница 94

В то время, к которому относится наш рассказ, он был владельцем усадьбы на правом берегу реки. Среди усадьбы стоял деревенский дом, как раз в том месте, где поворот реки образовывал зеленый полукруг с илистой почвой. Хорошо орошенная земля, кроме винограда и пшеницы, приносила ему большое количество овощей, а во фруктовом саду росло много деревьев. Под богатым желудями дубом ежегодно откармливалась жирная свинья. Каждый год, в январе, Браветта ездил в усадьбу вместе со своей женой, чтобы, заручившись покровительством св. Антония, присутствовать при закалывании и солении свиньи.

Однажды случилось, что жена Браветты была нездорова и он один отправился в усадьбу наблюдать за этой работой.

Два крестьянина крепко держали свинью, лежащую на большом столе, а третий заколол ее чистым ножом. Хрюканье огласило все прибрежье реки, вот оно перешло в хрипение, а затем в клокотание горячей и красной крови, хлынувшей из открытой раны, в то время как огромная туша извивалась в предсмертных судорогах. Новогоднее солнце впивало из реки и влажной земли туман. Браветта с каким-то жестоким наслаждением смотрел, как мясник Лепруччио выжигал раскаленным железом глубоко сидящие в жире глаза свиньи; он, видимо, наслаждался, слыша шипение глазных яблок, вызывавшее в нем мысли о большом количестве свиного сала и огромных окороках.

Крестьяне подняли заколотую свинью на крюке, похожем на деревенские вилы, и повесили ее головой вниз. Затем они зажгли пучки тростника и начали со всех сторон опаливать щетину. Почти невидимое при дневном свете пламя сильно трещало. После этого Лепруччио блестящим лезвием ножа начал скоблить почерневшую тушу, которую другой крестьянин все время поливал кипятком. Кожа становилась все тоньше и розовее, дымилась на солнце. Лепруччио, у которого было морщинистое и жирное лицо старой бабы, украшенное золотыми сережками, время от времени крепко сжимал губы, то выпрямляясь, то сгибаясь чуть не до пола.

Когда работа была окончена, Пеппе Браветта велел крестьянам снести свинью в закрытое помещение. Никогда в прежние годы ему не приходилось видеть более увесистой туши, и в глубине своего сердца он пожалел, что не было жены, которая разделила бы с ним удовольствие.

Было уже за полдень, когда явились друзья Браветты — Маттео Пуриелло и Биаджо Квалья, — которые пришли от жившего поблизости дона Бергамино Камплоне, священника, занимавшегося торговлей. Это были прожигатели жизни, мастера на всякие выдумки, кутилы, охотники повеселиться; так как они знали, что донна Пеладжия не присутствовала при закалывании свиньи, то, надеясь на какое-нибудь пикантное приключение, явились соблазнить Браветту.

Маттео Пуриелло, по прозвищу Трещотка, было под сорок лет, это был браконьер-любитель, высокий и худой, с белокурыми волосами, желтоватой кожей, жесткими щетинистыми усами; голова его напоминала деревянный чурбан, на котором остались едва заметные следы старой позолоты. Его глаза, круглые, живые, подвижные и почти беспокойные, как глаза скаковых лошадей, сияли, подобно двум новеньким червонцам. Он вечно носил платье землистого цвета, его ухватки, движения и стремительная походка придавала ему сходство с гончей собакой, преследующей в поле зайцев.

Биаджо Квалья, по прозвищу Пересмешник, был среднего роста, несколькими годами моложе приятеля, у него было красное лицо, все в цвету, как миндальное дерево весной. Он отличался обезьяньей способностью двигать ушами и кожей на лбу и черепе; благодаря необычайно подвижным мускулам все лицо его было подвижно; у него был талант подражать любому голосу, и он умел так ловко схватить смешные стороны людей и предметов и воспроизвести их одним жестом или движением, что все обыватели Пескары, охотники позабавиться, приглашали его к себе в дом. Он вел сладкую жизнь паразита, услаждая слух пескарцев игрой на гитаре во время свадеб и крестин. Его глаза сверкали, как у хорька. Череп его был покрыт каким-то пушком, напоминавшим пух жирного общипанного гуся, которого собираются подпалить.

— Каким ветром занесло вас сюда? — приветствовал двух приятелей Браветта, лицо которого сияло по-праздничному.

Обменявшись с друзьями приветствиями, Браветта повел их в комнату, где на столе лежала дивная свинья.

— Что скажете вы об этой прелести, а? — спросил он. — Ведь недурна?

Два приятеля с молчаливым восторгом созерцали свинью, Пересмешник прищелкнул языком, а Трещотка спросил:

— Что ж ты намерен с ней сделать?

— Буду солить, — ответил Браветта голосом, в котором чувствовалась радость лакомки, предвкушающего будущее наслаждение.

— Хочешь солить? — вдруг закричал Пересмешник. — Хочешь ее солить?.. Но… О, Трещотка, видел ли ты где-нибудь подобного идиота? Упустить такой случай!

Удивленный Браветта смотрел то на одного, то на другого собеседника своими телячьими глазами.

— Донна Пеладжия, видно, всегда держала тебя под башмаком, — продолжал Пересмешник. — Но на этот раз, когда она не караулит тебя, ты должен продать свинью, и мы покутим на эти деньги.

— Но Пеладжия?.. Как же Пеладжия? — бормотал Браветта, которого повергло в невыразимый трепет одно только представление о свирепой супруге.

— Ты скажи ей, что свинью украли, — посоветовал белокурый Трещотка с красноречивым жестом нетерпения.

Браветта ужаснулся.

— Как я явлюсь домой с такой новостью? Пеладжия не поверит мне, она выгонит меня, побьет… Разве вы не знаете Пеладжии?

— У, Пеладжия! У-у, донна Пеладжия! — разом запищали искусители, насмехаясь над Браветтой. Вдруг Пересмешник, подражая плаксивому голосу Пеппе и визгливому голосу его жены, изобразил супружескую сцену, в которой Пеладжия ругала и колотила Пеппе как мальчишку.

Трещотка хохотал и бешено прыгал вокруг свиньи. Браветта, чувствуя приступ чиханья, замахал руками, желая, по-видимому, удержаться. Раздалось гулкое чиханье, оконные рамы задрожали. Яркое солнце осветило лица трех приятелей.

— Так, значит, идем кутить?! — спросил Трещотка, когда Пересмешник замолчал.

— Не хотите ли поужинать со мной… — пробормотал сквозь зубы Пеппе.

— Нет, нет, мой милый, — прервал его Трещотка, направляясь к двери. — Накрой свою голову передником Пеладжии и соли свою свинью!

Приятели пошли вдоль берега реки.

Барки из Барлеты, нагруженные солью, блестели вдали, как сооружения из драгоценного хрусталя, со стороны Монтекорно падало ясное, белое сияние, прорезывавшее неподвижный воздух, отражаясь в прозрачности вод.

— А что, если бы мы сегодня ночью украли свинью? — сказал, останавливаясь, Пересмешник.

— Каким это образом? — спросил Трещотка.

— Я-то уж знаю как, — ответил Пересмешник, — лишь бы свинья лежала в том месте, где мы ее видели.

— Что ж, идет! — сказал Трещотка. — Ну а потом что?

Пересмешник снова остановился. Его маленькие глазки светились, словно два настоящих карбункула, его красное цветущее лицо с ушами фавна искривилось от веселой гримасы.

— Сам знаю! — был лаконичный ответ.

Вдали показался шедший навстречу приятелям дон Бергамино Камплоне, его черная фигура выделялась среди обнаженных и покрытых серебряным инеем тополей. Едва друзья завидели его, как ускоренными шагами направились к нему. Священник, увидев их веселые лица, улыбнулся и спросил:

— Что хорошенького скажете мне?

Приятели вкратце поделились с доном Бергамино своим проектом, который понравился священнику, и он изъявил согласие поддержать его.

— Мы должны, — тихо прибавил Пересмешник, — тайно похитить эту тушу. Вы, конечно, знаете, что Пеппе, женившись на этой старой уродине донне Пеладжии, сделался скрягой. Но до вина он большой охотник. Так вот, я иду к нему, тащу его с собой и доставляю в трактир Ассау. Там вы, дон Бергамино, угощаете всех нас вином и все время платите за нас. Разумеется, Пеппе напьется так, как он умеет, если ему это не стоит ни гроша. А когда он основательно напьется, то поверьте, что дело будет выполнено наилучшим манером.