Том 5. Девы скал. Огонь - Страница 105

Изменить размер шрифта:

— Ах! Стелио, как я тебя ждал! — послышался прерывающийся голос его друга на фоне этого гула. — Рихард Вагнер умер!

Мир, казалось, опустел.

Женщина-скиталица, вооружившись мужеством, стала готовиться к отъезду. От праха гения, лежавшего в гробу, неслись откровения для всех благородных сердец. Она сумела воспринять.

Однажды возлюбленный застал ее врасплох, когда она разбиралась в своих любимых книгах и дорогих сердцу безделушках, всегда находившихся при ней как реликвии, приносящие утешение, возбуждающие грезы.

— Что это ты делаешь? — спросил он.

— Готовлюсь к отъезду.

Она видела, что молодой человек изменился в лице, но решение ее не поколебалось.

— Куда же ты едешь?

— Очень далеко. За Атлантический океан.

Он побледнел. Но сейчас же у него появилось сомнение, ему казалось, что она обманывает его, хочет повергнуть испытанию, он не хотел верить в непоколебимость этого решения, он думал, что ему стоит лишь попросить, и она останется. По-видимому, сцена на берегу Мурано не прошла бесследно.

— Это внезапное решение?

— Нет, — отвечала она просто и уверенно. — Я слишком долго жила без дела, а на моих плечах вся труппа. Тем временем, пока сооружается театр Аполлона и заканчивается «Победа Человека», я поеду проститься с варварами. Я буду работать для твоего великого дела. Много золота потребуется для микенских сокровищ! Произведение твое должно быть обставлено роскошно. Я хочу, чтобы маска Кассандры была из чистого золота… А главное, я хочу осуществить твое желание, чтобы первые три дня вход в Театр был бесплатный, а затем, чтобы был установлен еще один бесплатный день в неделю. Моя вера в тебя поддержит меня в разлуке. Время летит. Все мы должны подготовиться и занять свой пост к условленному часу. Я буду во всеоружие. Думаю, что ты останешься доволен своей подругой. Я буду работать, несмотря на то, что на этот раз это будет для меня несколько труднее, чем прежде. А тебе-то, тебе-то, мое бедное дитя, какой предстоит труд! Какие требования мы все предъявляем к тебе! Как многого ожидаем от тебя! Ах, да ты сам знаешь… Она начала говорить уверенно и горячо, даже веселым тоном, желая казаться тем, чем она должна была быть: прекрасным и послушным орудием в руках гения, его деятельной и мужественной помощницей. Но поминутно волнение сдавливало ей горло и отражалось в голосе. Паузы становились все длиннее и длиннее, а руки бесцельно перебирали безделушки.

— Необходимо, чтобы все благоприятствовало твоему делу! Да, это единственно важное, а все остальное пустяки. Будем же мужественны!

Закинув голову назад, она отбросила беспорядочную массу волос и протянула обе руки своему другу. Чудные глаза, подернувшиеся влагой, на мгновение вспыхнули знакомым огнем, блеснувшим однажды в комнате, где трещали уголья камина и развивались две великие мелодии.

— Я люблю тебя и верю в тебя, — сказал он. — Никогда не изменится мое чувство к тебе и твое ко мне. Наша близость должна породить нечто более великое, чем жизнь.

— Печаль! — сказала она.

На столе, за которым она сидела, лежали любимые книги с кое-где загнутыми страницами, заложенными то цветком, то листочком, в знак благодарности за принесенное утешение в страдании, за поддержку, за вдохновение или забвение. Перед ней были разложены дорогие реликвии, странные и разнообразные безделушки, почти все не имеющие никакой цены: нога куклы, серебряное сердечко ex voto[43], компас из слоновой кости, часы без циферблата, маленький железный фонарик, разрозненная серьга, кремень, ключ, печатка и прочие пустяки, но все эти вещицы вызывали или умиление, или суеверное чувство, были воспоминаниями счастья или утраты, эти реликвии бесконечно много говорили душе одинокой женщины, вызывая воспоминания о ласках и обидах, борьбе, надеждах и разочарованиях. То были образы, будившие, мысль, располагавшие к мечтаниям, святыни, перед которыми артисты исповедуют свою душу, целые гирлянды загадочных символов, понятных только для их обладателей, заключались в этих вещах, таких же незатейливых, как линия горизонта, на которой успокаивается глаз, они являлись таинственными аллегориями, смягчающими истину, как солнце ослепляющую взоры смертных.

— Взгляни, — сказала она другу, указывая на эстамп. — Тебе хорошо знакома эта вещь.

Картина была хорошо знакома им обоим, но оба склонились посмотреть на нее, она обладала свойством музыки, отвечающей на все настроения. Картина принадлежала кисти Альберта Дюрера.

Большой Ангел, покровитель земли, неусыпный сторож, терпеливый Дух, с крыльями орла, сидел на голом камне, опершись щекой на руку, на коленях его лежала книга, а в другой руке он держал компас. У ног его, свернувшись клубочком, как змея, дремал борзой пес, верный друг человека, охотившийся с ним с незапамятных времен. Сбоку на колесе жернова спало дитя, похожее на птичку, уже грустное, держа в руках кинжал и дощечку, где оно должно было начертать первые слова науки. По сторонам были разбросаны орудия человеческого труда, над головой бодрствующего Ангела, над верхушкой одного его крыла, медленно пересыпался в двух стеклянных сосудах песок Времени. Вдали виднелось море с его заливами, пристанями, маяками — спокойное и непобедимое, а над ним, в лучах заката, носилась летучая мышь, и на перепонках ее крыльев были начертаны слова откровения.

Все эти пристани, маяки, города соорудил вечно бодрствующий, терпеливый Дух. Он шлифовал камни башен, валил леса для постройки кораблей, точил железо для борьбы. Он сам изобрел для Времени способ его измерения. Сидя на этом камне, не для отдыха, а для размышления над каким-нибудь новым планом работ, он пристально вглядывался в Жизнь своим могучим взором, в котором светилась свободная душа. От всех окружающих предметов веяло тишиной.

Лишь несмолкаемый голос огня ревел под крышкой горна, где раскаливалась какая-нибудь высшая добродетель, долженствующая победить зло или внести в мир новую истину.

И Ангел, покровитель земли, с огромными крыльями, с связкой ключей на стальной броне, так отвечал, вопрошающим его: «Солнце заходит. Свет, зарождающийся в небе, умирает в небе, каждый день родятся новые лучи, и сегодня не ведает завтра. Но ночь одна, и тень ее окутывает все лица, неподвижны сомкнувшиеся очи, и сияет среди праха лишь один лик, и полон огня лишь один взор Всемогущего, созерцающего свое величие. Я знаю, что жизнь и смерть — одно, явь и сон — одно, юность и старость — только видоизменение одного и того же, но всякое видоизменение сопровождается и горем и радостью. Я знаю, что гармония Вселенной заключается в контрастах, подобных контрасту лука и лиры. Я знаю, что я существую и не существую, что один и тот же путь ведет и в небо, и в преисподнюю. Я знаю миазмы разрушения и бесчисленные болезни, таящиеся в природе человеческой. И несмотря на то, что я все знаю, — я продолжаю свое дело — порой создания, порой разрушения. Я созерцаю смерть и живу. Я созерцаю свои произведения, вечно прекрасные и несокрушимые, они живут отдельной от меня жизнью, хотя родились из недр моих глубочайших страданий. Я вижу, что перед огнем склоняется все, как перед золотом.

Есть один неиссякаемый источник — это мое мужество.

Я сажусь только для того, чтобы подняться».

Молодой человек обнял за талию свою подругу, и они молча подошли так к окну.

Сначала они смотрели на далекое небо, на деревья, купола и церкви, на лагуну, подернутую сумраком, на Эвганейские горы, синеватые и неподвижные, как сложенные крылья ангела земли, отдыхающего в лучах заката.

Потом они повернулись лицом к лицу и глубоко заглянули в глаза друг другу.

Безмолвный договор завершился поцелуем.

Мир, казалось, опустел.

Стелио ходатайствовал у вдовы Рихарда Вагнера от лица двух итальянцев, одним ноябрьским вечером перенесших бесчувственного героя с лодки на берег, чтобы они и четверо их товарищей были допущены перенести гроб из комнаты усопшего на лодку, а с лодки на погребальную колесницу. Честь эта была им предоставлена.

Оригинальный текст книги читать онлайн бесплатно в онлайн-библиотеке Knigger.com