Том 4. Торжество смерти. Новеллы - Страница 99

Он нарядился испанским грандом и изображал графа Лара. Голубой берет с длинными белыми перьями прикрывал его лысину. На плечах развевалась маленькая красная бархатная мантия с золотой каймой. Этот костюм еще больше выставлял на вид его выдающийся вперед живот и маленькие ножки. Его волосы, умащенные благовонной мазью, были похожи на бахрому, искусно пришитую вокруг берета, и казались черней обыкновенного.

Какой-то надоедливый полишинель, проходя мимо него, завизжал неестественным голосом:

— Мамочка моя!

И так комично притворился испуганным испанской фигурой дона Джиованни, что все окружающие разразились хохотом. Чиккарика, которая в своем черном домино напоминала прелестный живой цветок, так захохотала, что чуть не упала на руки двум оборванцам-арлекинам.

Дон Джиованни обиделся и поспешил затеряться в толпе. Он искал Виолетту Кутуфа. Насмешливые шутки всех этих масок преследовали его и были ему неприятны. Вдруг он столкнулся с другим испанским грандом, другим графом Кара. Он узнал дона Антонио Браттелла и был уязвлен в самое сердце. Между ними уже возгоралось соперничество.

— Чего стоит шишка? — ядовито запищал дон Донато Брандимарте, намекая на мясистый нарост, обезображивавший левое ухо члена марсельского ареопага.

Дон Джиованни злорадно засмеялся. Два соперника оглядели друг друга с ног до головы, все время они старались держаться вблизи друг от друга, слоняясь среди толпы.

Около одиннадцати часов в толпе пробежало какое-то волнение. Входила Виолетта Кутуфа.

Она была в черном домино с длинным красным капюшоном и красной маской на лице. Сквозь тонкую вуаль виднелся круглый белый подбородок и толстые красные губы. Ее глаза, удлиненные косым разрезом маски, казалось, смеялись.

Все тотчас узнали ее, и у всех точно выросли крылья, когда она вошла. Дон Антонио Браттелла жеманно подошел с одной стороны. С другой подошел дон Джиованни. Виолетта Кутуфа бросила быстрый взгляд на бриллианты, сверкавшие на пальцах последнего. Затем взяла под руку ареопагита, засмеялась и пошла развалистой походкой. Ареопагит начал шептать ей на ухо свои обычные напыщенные глупости, он называл ее графиней и вставлял в свою речь лирические отрывки стихов Джиованни Перуццина. Она смеялась, опиралась на него всей тяжестью, висела на его руке, ее забавляло ухаживание этого глупого и тщеславного господина. Ареопагит, повторяя слова графа Лара из мелодрамы Петреллы, тихо пропел:

— Итак, могу ли я питать наде-е-ежду?

Виолетта Кутуфа ответила словами Леоноры:

— Кто запретит вам сметь?.. Прощайте.

И, увидев стоящего неподалеку дона Джиованни, она оторвалась от очарованного ею кавалера и подошла к Уссорио, который все время следил за ними глазами, полными зависти и отчаяния, путаясь среди танцующих пар.

Дон Джиованни затрепетал, как юноша при первом взгляде обожаемой женщины. Затем, охваченный тщеславным порывом, потащил певицу танцевать. Он печально кружился по залу, уткнув нос в грудь женщины, за его плечами порхала испанская мантия, перья поднимались кверху, ручьи пота, смешиваясь с косметической мазью, текли по вискам. Наконец, выбившись из сил, он остановился и зашатался от головокружения. Его поддержали две руки, и чей-то насмешливый голос проговорил над самым ухом:

— Дон Джиова, переведите дух!

Это был голос ареопагита, который, в свою очередь, потащил красавицу танцевать.

Он вертелся, уткнув левую руку в бок, топая ногами в такт, стараясь казаться легким и нежным, как перышко, он танцевал с такой потешной грацией, с такими обезьяньими ужимками, что вокруг него с хохотом столпились полишинели.

— Господа, платите по сольди!

— Смотрите, господа: вот польский медведь, который пляшет, что твой христианин.

— Кому угодно шишек? Кто хочет шишек?

— Глядите! Дивитесь! Орангутанг!

Дон Антонио весь дрожал от негодования, но продолжал танцевать.

Вокруг него кружились другие пары. Зала была полна самого разнообразного люда, среди этой невообразимой духоты, среди миртовых фестонов ярким огнем пылали свечи. Весь этот многоцветный круговорот отражался в зеркалах.

Чиккарина, дочь Монтанья, дочь Суриано, сестры Монтанаро то появлялись, то исчезали, озаряя толпу лучами своей свежей плебейской красоты. Донна Теодолинда Помаричи, высокая и стройная, одетая мадонной, в голубом поношенном платье, неслась по залу, как сомнамбула, волосы, перехваченные кольцеобразным гребнем, развевались по ее плечам. Костанцелла Каффэ, самая энергичная и неутомимая среди танцевавших и самая белокурая из всех присутствующих, с быстротой молнии порхала от одного конца залы к другому. Амалия Солофра, с огненно-рыжими волосами, одетая деревенской молодухой, поразила всех своим смелым нарядом: ее шелковая юбка держалась только на одних лентах, проходивших между лопатками и грудями, так что во время танца виднелись темные пятнышки под мышками. На Амалии Галиано, косоглазой красавице, был волшебный наряд, она изображала гроб, шествующий в вертикальном положении. Какое-то опьянение заразило всех этих девушек Горячий и густой воздух приподнимал их настроение, точно поддельное вино. Лавровые и миртовые ветви пропитывали воздух каким-то особенным, церковным запахом.

Музыка умолкла. Публика начала подниматься по ступеням, ведущим в салон, где продавались прохладительные напитки.

Дон Джиованни Уссорио направился к столу. Ареопагит, желая показать, что заключил с певицей близкую дружбу, наклонялся к ней, шептал что-то на ухо и начинал смеяться. Дона Джиованни больше не беспокоил соперник.

— Пойдемте, графиня? — проговорил он, церемонно протягивая руку.

Виолетта согласилась. Они поднялись на ступеньки, а за ними медленно поплелся дон Антонио.

— Я люблю вас! — рискнул признаться дон Джиованни, придавая своему голосу страстный оттенок первого любовника драматической труппы Киэти.

Виолетта Кутуфа не ответила. Она с любопытством смотрела на давку возле буфета Андреуччио, который отпускал напитки, выкрикивая цену высоким голосом, словно на сельской ярмарке. У Андреуччио была внушительных размеров голова, совершенно гладкий череп и горбатый нос, доходивший до верхней губы. Маски ели и пили с зверской жадностью, осыпая свои костюмы крошками сладких пирожков и обливая их каплями лимонада.

— Прикажете, сударь? — закричал Андреуччио, увидя дона Джиованни.

Дон Джиованни был очень богат, вдов и не имел родных, поэтому все ухаживали за ним и льстили ему.

— Поужинать! — ответил он. — Но!..

Он сделал выразительный жест, означавший, что на стол должно быть подано нечто необычайно редкостное.

Виолетта Кутуфа уселась, ленивым жестом сняла с лица маску и немного распахнула домино на груди. Из-под красного капюшона показалось ее вызывающее лицо, раскрасневшееся от духоты. За отворотом домино мелькнуло розовое трико, создававшее иллюзию живого тела.

— С вашего позволения! — воскликнул привлеченный блюдом сочных раковых шеек дон Помпео Нерви, останавливаясь перед накрытым столом и садясь за него.

К ним присоединился дон Тито Сиери и бесцеремонно занял место за столом, затем подошел дон Джустино Франко вместе с доном Паскалем Вирджилио и доном Федерико Сиколи. Пришлось удлинить стол. Дон Антонио Браттелла долго шатался из угла в угол и в конце концов тоже подсел к ним. Все эти господа были обычными сотрапезниками дона Джиованни, они образовали вокруг него род свиты льстецов, подавали за него голоса в коммуну, смеялись при всякой его остроте и звали его принципалом.

Дон Джиованни всех их представлял Виолетте Кутуфа. Паразиты принялись за еду, наклонив к блюдам свои прожорливые рты. Всякое слово, всякая фраза дона Антонио Браттеллы встречались враждебным молчанием, тогда как всякому слову и всякой фразе дона Джиованни аплодировали, сочувственно улыбаясь или кивая в знак одобрения головой. Дон Джиованни торжествовал среди своей свиты. Виолетта Кутуфа явно благоволила к нему, так как чуяла золото, она совсем сняла с себя капюшон, волосы ее в беспорядке рассыпались по лбу и затылку, и она отдалась природной веселости, немного крикливой и ребяческой.