Том 4. Повести - Страница 109
Мать. Вы меня пугаете! Боже мой, но что же делать?
Орловский. По правде сказать, Коля себя очень скомпрометировал. Но я думаю, все же мне удастся убедить полковника Селиванова, что с Колиной стороны это было простое легкомыслие. Если угодно, я даже могу за него поручиться.
Мать. Да, да. Пожалуйста. Поручитесь! Бог вам это зачтет.
Орловский. Хорошо. Я поручусь, и его освободят. Но для этого необходима одна небольшая формальность. Коля должен подписать коротенькое письмо, в котором он бы заявил, что его работа у красных была вынужденной. Ведь она была вынужденной?
Мать. Видите ли, строго говоря…
Орловский. Будем считать, что она была вынужденной. Это во всех отношениях удобнее. Вот я набросал. Мы напечатаем Колино письмо в нашей прессе, и все будет забыто. Я думаю, он не откажется подписать?
Мать. Он подпишет! Конечно! Он подпишет, он сделает все, что вы посоветуете.
Орловский. Восхитительно. (Идет к двери, открывает и говорит в коридор.) Тарасова.
Тарасов входит в кабинет.
Мать. Колечка!
Мать бросается к Тарасову, обнимает его и целует. Орловский деликатно отворачивается к окну и смотрит на рейд, где стоят несколько французских броненосцев, и на бульвар, вдоль которого идет часть союзных оккупационных войск. Черные сенегальцы, с глазами белыми, как облупленные крутые яйца; едут высокие двуколки, запряженные верблюдами; зуавы; британская морская пехота.
Орловский (оборачиваясь). Ну, здравствуй, Коля.
Тарасов (нерешительно). Здравствуй, Сережа.
Рукопожатие.
Орловский. Ты что, сыпняком болел?
Тарасов. Да. Чуть не умер.
Орловский. Что ты говоришь! Теперь тебе надо хорошо питаться. Аппетит есть?
Тарасов. Ого!
Орловский. Екатерина Васильевна, вы ему побольше какао давайте.
Мать. Да уж вы мне его только отпустите. А уж я… Колечка, вот Сергей…
Орловский. Константинович.
Мать. Сергей Константинович ручается за тебя перед полковником Селивановым. Тебя выпускают.
Тарасов (радостно). Ну?
Орловский. Да. Мы тебя выпускаем. Эх, Коля, Коля! Честное слово, я от тебя этого не ожидал. Сочинять — ты меня прости — какие-то плоские агитки, чуть не частушки, водиться со всякой швалью — с матросней и солдатней, бегать по разным этим губкомам, агитпропам… Зачем? Кому нужно? Разве это дело настоящего поэта? Впрочем, не будем об этом больше говорить. Что было, то было. И кончено. Все забыто. Правда? Курить хочешь? (Протягивает сигареты.)
Тарасов (закуривая). Шикарный табак.
Орловский. Я думаю. Египетские, «Абдулла». Сейчас я тебе напишу пропуск, и можешь идти домой. (Идет к столу, пишет.) Над чем работаешь? А я, брат, за это время выпустил в Крыму новую книжку стихов. На чудесном верже. Смотри. (Достает книжку и подает Тарасову.) Эпиграф из «Возмездия» Блока:
Тарасов. Мрачно.
Орловский. Но гениально.
Тарасов. А я бы взял дальше из того же «Возмездия». (Читает наизусть.)
Орловский. Мир — прекрасен? Нет, это не для моей книги. Помнишь, из «Пляски смерти»:
Юнкер (входит). Господин поручик…
Орловский. Вы видите, я занят.
Юнкер скрывается.
Тарасов. Мрачно.
Орловский. Но гениально.
Тарасов. Нет, Сережа, это не гениально. Не гениально, потому — неправда.
Четверть века! Да через четверть века жизнь будет неузнаваема! Мы живем в счастливейшее, изумительнейшее время! Старый мир рушится. Неужели ты не чувствуешь?
Надо смотреть в будущее. А ты смотришь в прошлое. В этом вся штука, Сережа.
Орловский. Ну, это нас заведет слишком далеко. (Протягивает Тарасову бумагу.) Подписывай и можешь идти домой.
Тарасов читает бумагу. Мать и Орловский напряженно всматриваются в лицо Тарасова. Мать — с надеждой, Орловский — подозрительно.
Тарасов. Я это должен подписать?
Орловский. Ну да.
Тарасов. За кого ты меня принимаешь?
Орловский. За Колю Тарасова, способного поэта и крайне легкомысленного человека, который наделал массу глупостей. Надо, Колечка, выкручиваться. Пиши.
Тарасов молча кладет бумагу на стол.
Не хочешь?
Мать. Коля!
Тарасов. Мама, это не ваше дело.
Орловский. А ты знаешь, в чем тебя обвиняют?
Тарасов. Не знаю.
Орловский. В коммунистической пропаганде. Имей в виду, что у меня имеются все твои шедевры. (Достает папку «Дело Тарасова» и показывает черновики, бумаги и общую тетрадь.) Знаешь, что это значит? Это военно-полевой суд и смертная казнь.
Тарасов. Пугаешь?
Орловский. Предупреждаю.
Мать. Он не знает, что говорит! Не слушайте его! Коля, умоляю тебя… Ведь все было так хорошо, сидели, разговаривали, читали стихотворения…
Тарасов. Мама, успокойтесь. (Орловскому.) Купить меня хочешь?
Орловский. А что? Может быть, ты уже куплен? Ах да, я и забыл — за советский паек, по ржавой селедке за строчку.
Тарасов. Замолчи! Замолчите, я не желаю с вами разговаривать.
Мать. Только не ссорьтесь. Умоляю вас, не ссорьтесь.
Орловский. Вы забываете, кто из нас арестован. Встать!
Тарасов. Вот, вот. Это ваше настоящее лицо. Вы не поэт, а золотопогонник.
Орловский. Большевик!
Тарасов. Ага, сообразил? (Разрывает бумагу и бросает в корзину.)
Мать. Коля, что ты делаешь?
Орловский. Хорошо. Вы сами этого захотели. (Подходит к столу и нажимает кнопку звонка.)
Входят юнкера.