Том 4. Повести - Страница 100

Оля Данилова слушает в дверях, полуоткрыв рот.

Овация. И вдруг голос Царева.

Царев. Здравствуйте.

Тишина. Публика видит в дверях вооруженных. Пауза.

(Поднимая маузер.) С места не сходить. Тихо. Что за собрание?

Тарасов. Вечер поэтов.

Царев. Какой политической организации?

Тарасов. Никакой. Мы политикой не занимаемся.

Царев. На! Собралось триста человек в одном помещении — и не занимаются политикой. Кому вы говорите! Чем же вы тогда занимаетесь?

Гуральник (бурно вскакивая с места). Поэзией! Вы слышите: по-э-зи-ей!

Мадам Гуральник. Замолчи, тебя не спрашивают.

Дочь. Папа, не волнуйся.

Гуральник. Не беспокойтесь.

Солдат (он уже давно кипит). Да что ты с ними цацкаешься? (Поднимает винтовку, страшным голосом.) Какая ваша платформа, душа с вас вон?!

Царев. Тихо!

Оля Данилова показывает на афишу, наклеенную возле двери.

Оля. У них вечер поэтов. Это бывает.

Тарасов. Вот, вот. Именно вечер поэтов. Тонко подмечено. Можно продолжать?

Оля. Ух, какой вы скорый!..

Тарасов (всматриваясь в Олю). Откуда ты, прелестное дитя?

Оля. Кто? Я?

Тарасов. Конечно. Какой сюрприз!

Оля. А чего сюрприз?

Тарасов. Я думал, вы — фурия революции, а вы — мадонна Мурильо!

Оля (не совсем поняв, но с гневом). Сами вы Мурильо.

Тарасов. Нет! Клянусь небом! Откуда вы взялись?

Оля. С Малого Фонтана.

Тарасов. Рыбачка?

Оля (высокомерно). Гражданин, вас это не касается.

Царев. Оружие есть?

Тарасов. А как же. Имеется. Вот оно. (Вынимает карандаш и потрясает им над головой.) Оружие поэта. Карандаш. Графитный, граненый, как штык вороненый!..

Вокруг смех, аплодисменты.

Царев. Брось дурака валять. Я спрашиваю: оружие есть? Объявляйте. А то найдем — расстреляем на месте. Ну?

Публика в нерешительности переглядывается, выворачивает карманы.

Голоса. Нет оружия. У меня нет. У меня нет. Тоже нет.

Орловский (осторожно вынимает из кармана и кладет под стул маленький браунинг). Нет.

Царев. Хорошо. По распоряжению губревкома вечер закрывается. Идите домой.

Публика и поэты выходят из зала мимо Царева, Оли и солдата. Тарасов гордо держит перед собой карандаш. Царев смеется.

Царев (Тарасову). Спрячьте свое оружие. Пригодится.

Тарасов. Гран мерси. (Проходит.)

Царев (оглядывая Орловского). Бывший офицер?

Орловский. Прапорщик.

Царев. Проходи.

Орловский проходит.

Публика и поэты спускаются по лестнице. Тарасов, студент, Гуральник бегут, обгоняя всех.

Возле кассы. Тарасов, Гуральник, студент и другие поэты.

Тарасов стучит в дверь кассы. Молчание. Колотит кулаками. Молчание. Открывает дверь. Заглядывает. Никого. На столике банка гуммиарабика и длинные ножницы. Тарасов оборачивается к поэтам.

Тарасов. Так я и знал.

Гуральник. Что? Унес кассу? Опять?

Тарасов. Опять.

Студент. Ах, падаль! Ах, сук-кин сын!

Гуральник. А мой гонорар? Где мой гонорар?!

Дочь. Папа, не волнуйся. Можно подумать, что мы не имеем на обед.

Гуральник. «Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать!» Я принципиально требую свой гонорар! Я не уйду отсюда без моего гонорара.

Тарасов. Ну, так вам придется сюда переселиться вместе с вашей аптекой. До свидания, Гуральник.

Гуральник. Спасибо за эстетическое наслажденье, доставленное вашими стихами. (Жмет ему руку.)

Тарасов бежит в гардероб, где его ждет уже одетый Орловский.

Тарасов. Опять Аметистов унес кассу и ни черта не заплатил. Сколько раз я давал себе честное слово не выступать, пока не получу денег. Ну, не мерзавец?

Орловский. Мерзавец.

Тарасов берет свое жиденькое, коротенькое пальтишко, одевается, наматывает шарф. К Тарасову подходит поэтесса в хорошенькой шубке. Ее держит под руку аккомпаниатор в бобровой шапке и бобровом воротнике.

Поэтесса. Изумительно. Чеканно. Вдохновенно. Даже завидно. Спасибо, Тарасов. (Крепко, по-мужски встряхивает его руку.) Пойдемте, Базиль. (Уходит с аккомпаниатором.)

Тарасова окружают окололитературные девицы и совсем юные поэты.

Они протягивают ему альбомы.

1-я девица. Извините, что, не будучи знакомой… Пожалуйста… Тарасов, умоляю вас… хоть два слова…

2-я девица. Да, да. Пожалуйста. И мне. Вот здесь.

Тарасов. Ой, нет, что вы! Я не умею. Я хочу спать. Попросите у Орловского.

1-я девица (вежливо Орловскому). Да, пожалуйста, и вы тоже.

Орловский. Я в альбомы не пишу. Я не барышня.

Орловский идет к выходу. Тарасов за ним. За Тарасовым поклонницы с альбомами.

Они стонут:

Голоса поклонниц. Тарасов, напишите! Пожалуйста! Напишите!

Тарасов. В следующий раз, в следующий раз!

Улица возле консерватории. Орловский под фонарем. Один. Подбегает Тарасов.

Тарасов. Насилу отбился.

Орловский. Пошли.

Тарасов и Орловский идут по улице. Всюду следы недавнего боя: то согнутый фонарный столб, то убитая лошадь, то простреленная штора магазина, иногда под ногами хрустит битое стекло. Изредка проходит красногвардейский патруль. Сухая, холодная лунная ночь. Маленькая резкая и яркая луна. Четкие тени. Голубые стены домов. Шаги звенят, как по чугуну. Панорама прохода Орловского и Тарасова по городу.

Орловский. Между прочим, как это ни странно, но, говорят, Лермонтов не имел успеха у женщин. Вообще не имел успеха в свете.

Тарасов. Наоборот. Колоссальный.

Орловский. Это так раньше думали. А теперь найдены новые материалы. Оказывается, совершенно не имел успеха. По-моему, он был выше своего времени.

Тарасов. Безусловно. Над чем ты сейчас работаешь?

Орловский. Пишу цикл о французской революции. То, что я сегодня читал, это начало. Тебе понравилось? Только честно.

Тарасов. Откровенно говоря, не очень.

Орловский. Спасибо за откровенность. Что же тебе не нравится?

Тарасов. Стихи нравятся. Термидор не нравится.

Орловский. Я влюблен во французскую революцию. А ты?

Тарасов. И я влюблен. Только ты влюблен в ее конец, а я в ее начало.

Орловский. Это остроумно. Ты всегда был остроумный мальчик. Осторожно, не зацепись за проволоку.

Тарасов. Спасибо.

Орловский. Посбивали провода, покалечили фонари… Тьфу, мерзость! А ну-ка, что это такое?