Том 34. Вечерние рассказы - Страница 39

А утром, в шесть часов, я уже спешила к источнику, измышляя по дороге всякие способы, которыми можно было бы утешить и успокоить мою юную приятельницу в ее непоправимом горе.

Каково же было мое изумление, когда, еще не доходя до павильона, я услышала веселый звонкий голосок Лизи и ее звонкий беспечный смех.

Не веря своим ушам, я бросилась к источнику. Ну конечно, это она, прежняя жизнерадостная, веселая Лизи с ее сияющими, правда, несколько запухшими и красными от слез глазками, но с доброй, жизнерадостной улыбкой на лице. Да как же так? А умершая мать? А непоправимое, тяжелое горе? Неужели же все происшедшее вчера со мною в парке было только сном?…

Я вскинула изумленные глаза на Лизи. Глаза, полные вопроса и недоумения. Она как будто поняла меня и смутилась… Жалко, совершенно уже по-новому, улыбнулась она и, опустив опухшие от слез веки, шепнула виноватым и как будто извиняющимся голосом скороговоркою, подходя ко мне за кружкой:

— Что делать, gnadige Frau! Надо шутить и смеяться… Ведь посетителям нет дела до того, что случилось у меня… Надо смеяться, шутить, быть приветливой и веселой, не то хозяин держать не будет… А у меня бабушка-старуха и четыре малолетних сестры дома… И теперь они целиком на моих плечах… Теперь я одна работница у них осталась… Так вот…

Она не докончила… Проворно взяла у меня из рук мою кружку, смахнув выступившие на глаза слезы, и, изобразив на лице свою прежнюю беззаботную улыбку, приветствовала обычным веселым тоном вошедшую в павильон семью англичан. Мне вдруг стало душно в просторном красивом павильоне, и я вышла на воздух.

Но и здесь как будто было не по себе. Раздражал вид чужого неба, чужой природы, чужих деревьев и цветов… Потянуло на родину, к сыну, к домашнему очагу, в родной город. И я решила, что завтра же уеду из здешних прекрасных мест…

В одной из комнат дорогой петербургской гостиницы, на кушетке, стоящей напротив камина, лежит, кутаясь в пушистый мех тибетской козы, молодая девушка. Яркое пламя камина освещает ее некрасивое маленькое смуглое лицо с большими, точно испуганными, черными глазами и капризными линиями рта.

Это прибывшая накануне в Петербург знаменитая Ninon — юная танцовщица-босоножка, о приезде которой столичные газеты оповестили торжественно своих читателей, как о знаменитости.

Действительно, Ninon уже успела приобрести заслуженную громкую известность своими оригинальными своеобразными танцами…

Приехала она в холодный Петербург прямо из Испании, где в это время уже зрели апельсины, миндаль и гранат, и из знойной южной весны попала в мокрую, дождливую, неприветливую петербургскую погоду. Немудрено, что она все зябнет, что ей холодно.

Приехала Ninon в обществе своей постоянной спутницы и учительницы танцев донны Анжелики по приглашению директора одного из петербургских театров, с тем чтобы выступить перед новою публикою.

Когда кто-нибудь спрашивает о происхождении Ninon донну Анжелику, последняя отвечает, что мать Ninon была француженка, отец-испанец.

Этому охотно верят. Смуглое личико с большими черными глазами само говорит за южное, нерусское происхождение девушки. Притом Ninon танцует с таким жаром, с таким воодушевлением, вносит столько огня в свое исполнение, что сразу точно чувствуется, что она южанка.

Так не танцуют на холодном севере. Недаром имя молоденькой босоножки-плясуньи уже успело облететь чуть ли не полмира. И несмотря на юный, очень юный возраст, Ninon уже пользовалась громкой известностью всюду, где интересовались танцами.

— Ты что же, долго намерена так валяться? А твои утренние упражнения? Или ты забыла о них? — раздается крикливый голос донны Анжелики.

Несмотря на свое испанское происхождение, донна Анжелика великолепно говорит по-русски.

Ninon устало поднимает на свою учительницу грустные глаза.

— Дайте мне полежать еще немного… Мне что-то нездоровится нынче. И потом, такая тоска! — говорит она тихим молящим голосом.

Но донна Анжелика резко поднимает Ninon с кушетки, схватив ее за руку.

— Вставай, вставай! Нечего нежничать. Пора на работу. Не забывай, ведь сегодня твой первый выход в России, в Петербурге… Ты должна понравиться публике, чтобы получить у здешнего директора ангажемент на несколько вечеров на будущий год… А русских труднее расшевелить, нежели испанцев, итальянцев и французов. Нужно исключительно хорошо плясать, чтобы понравиться им.

Донна Анжелика говорит всегда так, точно сердится. И глаза у нее притом округляются, как у птицы, лицо краснеет от волнения.

Ninon знает прекрасно, что директор театра, в котором она выступит в качестве танцовщицы, заплатил донне Анжелике большие деньги за все три выхода знаменитой босоножки, как величали ее расклеенные по городу трехаршинные афиши. Необходимо оправдать его доверие и покорить своим искусством холодную, избалованную петербургскую публику.

Ninon медленно направляется на середину комнаты, бросает меховую шаль на кушетку. Теперь она в одной коротенькой греческой тунике. Босые ножки ее тонут в пушистом ковре.

Донна Анжелика берет скрипку в руки и поднимает смычок.

— Внимание, Ninon, внимание!

Но Ninon не надо предупреждать: с первыми звуками музыки она вся преображается. Усталое личико оживляется сразу и вдохновенно поднимается кверху… Румянец опаляет худенькие смуглые щеки. Горят, как звезды, черные глаза…

Донна Анжелика хорошо играет на скрипке. Ее смуглая рука вооружена смычком и извлекает из инструмента то плачущие навзрыд, то радостно ликующие звуки. Ninon вся внимание, вся вдохновение и восторг… Она то птицей носится по комнате, едва касаясь босыми ножками ковра, то застывает в позе с красивым жестом закругленных над черной головкой рук, а только ноги ее, вернее ступни, выделывают на одном месте изумительное па…

В дверях комнаты показывается коридорная прислуга, горничные, лакеи… Затаив дыхание, они следят за пляской Ninon.

Цены в театре слишком высоки для бедных людей, а посмотреть знаменитую маленькую плясунью так хочется!..

Но вот оборвалась струна на скрипке. Донна Анжелика опускает смычок. Ninon замирает в последней позе танца, снова поднимает и набрасывает на себя мех и уютно устраивается на кушетке. Ей хочется отдохнуть до вторых упражнений, которые будет проходить с нею через полчаса ее учительница и госпожа.

И, пользуясь минутой отдыха, Ninon с усталым видом закрывает глаза.

— Кто вы?

— Испанка.

— Где вы родились?

— В Гренаде.

— Сколько вам лет?

— Шестнадцать.

— Которые из ваших танцев вы любите танцевать больше других?

— "Танец жизни".

Вертлявый господин в пенсне спешно набрасывает ответы Ninon в своей записной книжке, те самые ответы, которые ей раз и навсегда продиктовала ее учительница.

А на уста так и просятся иные… Но сохрани Бог, их нельзя говорить.

Уже вечер. Скоро надо ехать в театр. Нарядная комната гостиницы ярко освещена электрическими лампочками. Донна Анжелика при помощи горничной укладывает за ширмой театральный костюм Ninon.

Вот раздается ее резкий голос:

— Pardon, monsieur, не задерживайте Ninon. Нам надо ехать.

Вертлявый господин — репортер столичной газеты. Завтра он напечатает в ней статью о пляске Ninon, поместит ее портрет, который ему вручила донна Анжелика, перескажет весь свой разговор с Ninon.

Он быстро откланивается и уходит. Ему хочется попасть в театр вовремя, чтобы не опоздать к началу танцев.