Том 2. Советская литература - Страница 34

Мировой писатель^*

Нет никакого сомнения в том, что Горький является мировым писателем.

Среди литературных имен редко можно найти имя, которое пользовалось бы столь широчайшей известностью, так гремело бы во всех странах и во многих общественных кругах каждой страны.

Уже первое появление, первые успехи Горького обратили на него пристальное внимание Европы.

Поражало то, что это выходец из «низов». Поражала его разнообразная многострадальная биография. Особенно поражал только ему присущий тон — и в его гневных разоблачениях того ада, который общество устроило своим «низам», и в полетах его мечты к грандиозному и лучезарному человеческому счастью.

Конечно, консервативные круги Европы держались настороже: они понимали, что этот писатель несет с собой «опасный дух». В то же время вся масса интеллигенции восхищалась им как новым элементом в мировой культуре.

Путешествие Горького за границу¹, его длительное пребывание в Америке, Италии и т. д. способствует более близкому знакомству с ним и, так сказать, органическому вступлению его в высшие слои мирового писательства.

Дело несколько изменилось, когда Горький разразился гневными тирадами по поводу всяких безобразий, увиденных в Европе и Америке².

Вместо того чтобы оказаться сколько-нибудь «салонным» и отблагодарить Запад за его любезное внимание к себе, — Горький, как вы помните, написал колючую неприятность о «Желтом дьяволе»³ и харкнул «кровью и желчью» в лицо «прекрасной Франции»⁴.

Более или менее полное перемещение симпатий произошло после появления романа Горького «Мать». Этот роман был настолько очевидно «партийным», что уже не могло быть никакого сомнения: Горький — это не просто одиночка-бунтарь, который может восприниматься как нечто приятное, пикантное. Это представитель того ненавистного и многочисленного лагеря, который постепенно организуется и организует грозные социальные сдвиги.

Если наша собственная интеллигенция, наши Мережковские, Гиппиусы, Айхенвальды затявкали на все голоса, что Горький окончательно сделался политиком, а поэтому умер как писатель⁵, то и на Западе многие эстеты сморщили носы и стали пренебрежительно махать рукой при имени Горького.

Горький все же получил неслыханную компенсацию: роман «Мать», частью искалеченный русской цензурой, частью задержанный в естественном распространении на родине, разошелся буквально в миллионах экземпляров во всех странах Европы.

Разные кислые замечания по поводу чрезмерной публицистичности этой вещи, некоторой ее искусственности, которые делали даже доброжелательные критики, нисколько не смутили рабочий класс. Он почувствовал в «Матери» свою вещь, в некоторой степени свой литературный манифест.

После Октябрьской революции Горькому пришлось вновь вернуться на Запад. Несомненно, он был окружен там огромным уважением как признанный мастер пера, как человек большой работы, овладевший культурой в столь огромной степени, что сейчас он является, конечно, одним из наиболее широко образованных людей мира.

Разумеется, его безусловно передовые революционные взгляды отталкивают от него охранительные силы Европы и привлекают к нему прогрессивные. Дело в том, однако, что в первое время европейская публика, несомненно, не понимала отношения Горького к «страшной» большевистской революции. Она готова была осуждать его за то, что он не отвергает ее, что он [не] борется с ней.

Но долгое время его отсутствия на родине, кипящей в муках и творчестве, иногда весьма «самостоятельные» и резкие суждения Горького о крестьянах⁶, вызвавшие на страницах большевистской прессы ряд резких возражений, — все это заставило Европу думать, что Горький как-никак находится на некотором и даже значительном расстоянии от чистого большевизма.

Однако время шло. И тот отрезок времени, который простирается от триумфального визита Горького на родину до наших дней, совершенно изменил ситуацию.

Горький оказался не только во всем согласным с этими ненавистными большевиками: он оказался самым воинствующим большевиком, не пропускающим ни одного случая, для того чтобы заявить об этом, для того чтобы принять участие в борьбе за большевизм.

Горький в буквальном смысле слова находится на страже авторитета морального достоинства нашего великого строительства.

Он не только ничего не скрывает и ничего не смягчает, он, наоборот, проявляет необыкновенную требовательность по отношению к собратьям по перу, к другим мировым писателям или ученым. Всем известно, что некоторые из сравнительно весьма приличных и свободно думающих крупных людей Европы были хитро вовлечены в протест против кары, постигшей сорок восемь вредителей дела народного продовольствия⁷.

И всем известно также, что когда Горького пригласили в орган, который должен был стать объединяющим центром для левой интеллигенции, он не согласился на это, указавши, что в числе сотрудников стоят люди, недавно вполне приемлемые, но сейчас оказавшиеся отступниками от дела защиты СССР⁸. Во всех тех случаях, когда в Европе поднималась какая-нибудь нарочито сфабрикованная волна «негодования», Горький немедленно отвечал на это ударом своей острой и меткой шпаги, и очень часто этот контрудар Горького ослаблял покушение изготовителей общественного мнения. Естественно, что при такой определенности позиции Горький становится и мишенью клеветы, ненависти и ругани одних, и предметом обожания и любви других. При такой определенности позиции не может быть сюрпризов: наши враги — это враги Горького, наши друзья — это друзья Горького.

Мне было чрезвычайно приятно прочесть в письме Ромена Роллана⁹, что в момент, когда к нему стали тоже приступать с разными искушающими речами относительно казни сорока восьми, он обратился за разъяснением к Горькому как к человеку для него высокоморального авторитета и полной осведомленности, получил от него нужную информацию и отверг все эти искушения.

В нынешней ситуации, когда интеллигенция снова пришла в колебание, когда в большом колебании находится, между прочим, и промежуточный слой рабочего класса, левый фланг социал-демократии, влияние Горького и его призывов может быть чрезвычайно велико.

Оценивая большое значение не только строго большевистской литературы, но и литературы, примыкающей к нам в качестве несомненного союзника, мы всегда стремились организовать этот крайний левый фланг мировой литературы — сначала в виде союза пролетарских писателей, потом — международного союза революционных писателей¹⁰.

Мне кажется чрезвычайно важным, чтобы Алексей Максимович ближе заинтересовался делами этого, пока еще не очень сильного, но много обещающего союза революционной, преданной делу коммунистического строительства, интеллигенции, в которой значительную роль играют и непосредственные выдвиженцы из рабочего класса. В порядке мирового воздействия эта организация могла бы приобрести значительно больший размах, если бы она пользовалась советами и поддержкой авторитетнейшего и признаннейшего из революционных писателей.

Горький приедет теперь к себе на родину¹¹ с некоторым новым приобретением, ибо последние годы роль этого гигантского стража чести и достоинства нашего Союза, глашатая правды о коммунизме выполнялась им с таким блеском и интенсивностью, которая переполнила чувством благодарного удивления сердца миллионов борцов за новый мир — как у нас, так и за рубежом.