Том 2. Проза 1912-1915 - Страница 49

— Конечно, может ли быть об этом и разговор?.. Садитесь сейчас и составляйте телеграмму вашему другу, — сказал Дмитрий Алексеевич. — Я понимаю, как важно ваше присутствие, если человек в какой-нибудь печали, и потому не хочу вас никуда отпускать. Одного только я боюсь, что я буду вас ревновать к новому другу.

— Во-первых, это вовсе не новый друг, он мне знаком с ранней юности, а во-вторых, ревновать тут было бы неразумно, так как такое чувство неистощимо.

— Ну, разумеется, я пошутил… разве можно быть таким серьезным? — отшучивался хозяин и, мельком взглянув на исписанный листок, вдруг воскликнул: — Ах, да это Виктор Павлович Фортов, тот, который к нам приедет?

— Он самый… А разве он вам знаком?

— Нет, к несчастью, не знаком… Может быть, если бы я был с ним знаком, я бы не находился в таком смешном и плачевном положении, как теперь.

— Очень возможно, — ответил англичанин, не расспрашивая, и потом прибавил полушутливо: — Может быть, это знакомство, которое, по вашим словам, могло бы удержать вас от необдуманных поступков, теперь поможет вам скорее исцелиться от их последствий.

Больше не было разговоров о Фортове, будто Андрей Иванович без всякого сказу понимал, какую роль мог бы сыграть этот новый для нас персонаж в судьбе господина Лаврентьева, а дней через пять, как мы уже видели, деревенская бричка привезла вместе с англичанином никому не известного молодого офицера с лицом, которое, по словам Лелечки Царевской, видаешь только во сне. Никаких ни патетических, ни таинственных сцен не произошло при встрече Лаврентьева с вновь прибывшим. Оба сказали то, что говорится всегда, что они уж слышали друг о друге, но хозяин смотрел на гостя с некоторой любопытствующей надеждой, а тот, удивленно уловив этот взгляд, продолжал оставаться сдержанно ласковым и как-то безразлично любезным, имея вид не то слегка усталый, не то расстроенный. Но если первая встреча и носила едва уловимый характер встречи и происшествия, то очень скоро, почти сейчас же, вся жизнь вошла в свою колею и почти ничем не отличалась от жизни до приезда Виктора Павловича, что, казалось, несколько обижало Лаврентьева. Хотя мистер Сток занимался меньше, чем в городе, как будто для того, чтобы оставить больше времени своим друзьям, тем не менее они почти полдня проводили вдвоем, ласково и дружески ведя самый незначительный разговор. И в тот день, когда снова вернулось тепло, Дмитрий Алексеевич, дойдя с младшим гостем почти до оранжерей, помещавшихся в конце длинного, но очень узкого сада, по обыкновению вел простейшие речи, как вдруг неожиданно спросил:

— Вы меня простите, Виктор Павлович, за мою нескромность, но я давно вас хотел спросить: когда и как вы познакомились с Андреем Ивановичем?

— Я охотно удовлетворю ваше любопытство, хотя на такой вопрос легко ответить, что у таких-то и у таких-то общих знакомых, но вы отлично знаете, как и я, что познакомиться и сблизиться с мистером Стоком нельзя «просто так».

— Я с вами вполне согласен, но, пожалуйста, не думайте, что я просто любопытствую и занимаю вас разговором; меня это интересует по разным причинам, отнюдь не легкомысленным, уверяю вас.

— Я вам верю без всяких уверений, но я думаю, что мое знакомство и моя близость с мистером Стоком произошли совершенно таким же образом, как у вас и как у всех, которые к нему приближаются… Я с ним познакомился очень просто, в корпусе, где, как вам известно, он был воспитателем, будучи еще военным, а сблизился с ним в очень трудную и нелепую минуту моей жизни… Вы тогда уже кончили училище, когда нас постигло эпидемическое поветрие самоубийств… Не было такого пустяка, из-за которого бы не пускали себе пули в лоб… Как ни стыдно признаваться, но и я не избег этой плачевной моды.

— Да, я помню… Я слышал об этом.

— В то время такие случаи так часто повторялись, что довольно трудно помнить о каждом в отдельности, если не следить специально за судьбою данного человека.

— Я специально следил за вами, — ответил Дмитрий Алексеевич серьезно.

Пропустив мимо ушей замечание хозяина, Фортов продолжал:

— Ну, вот и я, «покорный общему закону», стрелялся, но не застрелился. Действительно, это произвело некоторый шум, который мог дойти до слуха людей и далеких… Причины этого поступка, конечно, могли бы показаться не только мальчику, лишенному душевного равновесия, каким был тогда я, но и человеку взрослому, но, как бы выразиться… слишком привязанному к перипетиям чувств и обстоятельств, — важными и основательными, но потом я увидел, насколько они были пустяшны и вздорны и не заслуживали не только нажима курка, но вообще никакого внимания. Тогда-то и пришел ко мне мистер Сток… Он уже был в отставке… Он пришел ко мне просто, как лучший друг, как брат, как сиделка, и прежде всего помог вернуть мне жизнь и силы, назначение и целесообразность которых он мне указал впоследствии, когда я уже совершенно окреп. С тех пор, я стал совсем другим человеком… Тут не было, разумеется, никакого чуда, просто во мне пробудились и развились те свойства, которые всегда во мне были, но сделалось это при помощи Андрея Ивановича. Вы не можете себе представить, как радостна и облегчена стала моя здешняя жизнь… Я не говорю уже о душевном состоянии, но даже в самых простых делах эта легкая и радостная уверенность и, если хотите, вера — может сделать то, что человеку удается все, что он ни предпримет… Конечно, не какие-нибудь злые, нехорошие дела.

— Вы удивительно умеете рассказывать, Виктор Павлович… так что, говоря, по-видимому, откровенно, ничего решительного не сообщаете.

— Вас интересуют обстоятельства, которые заставили меня стреляться?

— Нет, конечно, нет!.. Притом, как это ни странно, я их знаю.

— Ну, так что же? Что вы хотите, чтобы я рассказал вам подробнее?

— Вы сами знаете, чего я ждал от вас… каких признаний.

— Да, я это знаю, потому-то я и молчу… Вам эти слова должен сказать не я, а другой человек.

— Кто же? — Я не знаю.

— Может быть, мистер Сток?

— Может быть… Я не знаю… Всегда в нужную минуту приходит нужный человек.

— Но есть люди, к которым этот нужный человек никогда не приходит?

— О, да! и сколько еще таких людей! но вы не придавайте моим словам какого-нибудь таинственного значения… Я говорю вещи самые простые. Если вам захочется, очень захочется малины, то всегда придет баба, чтоб ее продать… Если вы влюблены и вам действительно хочется получить письмо, то почтальон уже будет звониться у ваших дверей. Нужно только уметь хотеть и знать, как это нужно делать… Скажу даже больше: за вас хотеть может другой человек, более искусный и опытный, нежели вы сами.

— Но захотел ли кто-нибудь слишком меня видеть, потому что вон идет какой-то вестник.

Действительно, по открытой дорожке от парников бежал простоволосый конюшенный мальчик в розовой рубашке.

— Что тебе, Федор? — крикнул ему Дмитрий Алексеевич, когда тот еще не успел добежать до места.

— Вас там ждут.

— Кто меня ждет?

— Не велено сказывать…

— Что за мистификация! Кто-нибудь из знакомых?

— Не могу знать.

— Да откуда же взялся он и где меня ждет?

— Они приехали верхом и ждут вас в гостиной.

— Идите, идите, Дмитрий Алексеевич! — проговорил Фортов с улыбкой… — Может быть, это и есть нужный человек в данную минуту.

— Вы меня извините?

— Ну, конечно… Стоит ли об этом говорить? Когда Дмитрий Алексеевич быстро вбежал в полутемную, после солнечного сада гостиную, он увидел у круглого стола с журналами небольшую дамскую фигуру в длинном черном платье и черной же вуалетке. Она тихо перебирала журналы и, казалось, не слышала, как вошел Лаврентьев, так что тот принужден был откашляться и громко начать:

— С кем имею честь?

— Это я, Дмитрий Алексеевич… Я приехала к вам по делу, — ответила гостья. Потом не спеша повернулась и откинула вуалетку, причем Дмитрий Алексеевич, увидел, что его посетительница была не кто иная, как Елена Александровна Царевская.

Дмитрий Алексеевич молча смотрел на свою гостью, покуда та лепетала что-то не то о цветах из лаврентьевских оранжерей, которые бы она хотела достать по случаю близкого рождения Ираиды Львовны, не то о какой-то сельской машине, действия которой будто бы ее, Лелечку, очень интересовали.