Том 2. Невинный. Сон весеннего утра. Сон осеннего вечера. Мертвый город. Джоконда. Новеллы - Страница 109

Сирена. Ты одна?

Сильвия (в смущении). Да, одна. Жду.

Сирена (подойдя к ней). Ты плакала?

Сильвия. Да, немного.

Сирена (с бесконечным состраданием). Кажется, что ты проплакала целый год. У тебя воспаленные глаза. Слишком больно у тебя на сердце.

Сильвия. Молчи. С сердцем я не могу совладать.

Судорожная, прижимается к стволу ближайшего олеандра, не в силах больше вынести муку ожидания.

Уже идет, уже идет.

Отходит от ствола и возвращается в комнату, как бы охваченная ужасом, как бы ища убежища.

Голос Беаты (из-за олеандров). Мама! Мама!

Мать, невыразимо бледная, вздрагивает, поворачивается.

Мама!

Дочь бросается навстречу матери с криком радости, с пылающим лицом, вся в жару, с распущенными волосами, задыхаясь от продолжительного бега, с пучком перепутанных цветков. Когда она бросается к матери, цветы выпадают у нее из рук. Увечная нагибается к маленьким ручонкам, которые крепко охватывают ее шею, и подставляет замирающее лицо бешеным поцелуям.

Сильвия. Беата, Беата!

Беата (задыхаясь). Ах, как я бежала, как бежала! Я убежала одна. Бежала, бежала!.. Меня не хотели пускать! Ах, но я убежала с пучком своих цветов.

Снова покрывает лицо матери поцелуями.

Сильвия. Ты вся мокрая от пота, вся в жару, горишь… Боже мой!

В порыве нежности она делает невольное движение вытереть ее лицо, но удерживается, прячет остатки своих рук в складках платья, острый холод явного ужаса пронизывает все ее существо.

Беата. Почему ты не обнимаешь меня? Не сжимаешь? Обними меня, мама! Обними!

Она поднимается на цыпочки, чтоб упасть в материнские объятия. Мать порывисто отступает назад.

Сильвия. Беата!

Беата (следуя за нею по пятам). Ты не хочешь? Не хочешь?

Сильвия. Беата!

Она пытается вызвать улыбку на своих бледных искаженных невыразимой скорбью устах.

Беата. Ты со мной играешь? Что ты прячешь? О, дай мне, дай мне то, что ты прячешь!

Сильвия. Беата! Беата!

Беата. Я принесла тебе цветов, так много цветов. Ты видишь? Видишь?

Поворачиваясь, чтобы собрать упавшие цветы, замечает свою дикую подругу, узнает ее.

О, Сиреночка! Ты здесь?

Сирена молчаливой зрительницей стоит под окном, устремив свой взор на скорбную мать. Как дуновение ветерка набегает на листву кустов и заставляет их дрожать, так скорбь матери, кажется, отражается и проникает в ее слабое тело, которое косые лучи солнца окружают своими золотыми полосами.

Видишь, сколько их? Все тебе!

Девочка собирает свой букет. Еще раз бросается к матери, которая отступает назад.

Сильвия. Беата, Беата!

Беата (в изумлении). Не хочешь? Возьми! Держи!

Сильвия. Беата!

Разбитая мукой, как бы от какого-то сильного толчка, она падает на колени перед изумленной дочерью, брызнувший из глаз, как кровь из раны, поток слез заливает все ее лицо.

Беата. Ты плачешь? Ты плачешь?

В ужасе она бросается матери на грудь со всеми своими цветами. Сиреночка, также упав на колени, нагибается и припадает челом и вытянутыми руками к земле.

НОВЕЛЛЫ

Перевод Л. Добровой

Песок на большой площади искрился как растертый в порошок камень. Вокруг все дома, выбеленные известью, освещенные странным металлическим светом, напоминали стенки огромной потухающей печи. В глубине церковь, отражая в своих каменных колоннах оттенки облаков, становилась красной как гранит, окна так сверкали, как будто внутри храма разгорался пожар, лики святых смотрели со стен как живые.

В дерзком зареве необычайного заката огромное здание приняло вид надменного господина над домами жителей Радузы.

Со всех улиц на площадь лился поток кричащих и жестикулирующих мужчин и женщин. Суеверный страх безмерно разрастался в их душах. Воображение всех этих грубых людей было полно ужасающих видений божественной кары. Разноречивые толки, горячие споры, слезные моленья, бессвязные рассказы, молитвы и крики сливались в глубокий ропот готового разразиться урагана. Вот уже несколько дней, как этот кроваво-красный свет покрывал небо еще долго после захода солнца. Он наполнял тишину ночи, бросал трагический огненный отблеск на сонные поля, вызывал вой собак.

Несколько человек, которые до сих пор теснились около галереи и вполголоса разговаривали между собой, вдруг стали махать руками и кричать:

— Яков! Яков! Яков!

На их зов из большого портала вышел человек и направился к ним. Этот человек был так длинен и так худ, что можно было подумать, что он страдает лихорадкой. На голове у него была большая лысина, обрамленная на затылке и на висках длинными рыжими волосами. В его впалых, неопределенного цвета, немного скошенных к носу глазах горел огонь суровой страстности. На верхней челюсти у него не хватало двух передних зубов, и поэтому, когда он говорил, то движениями рта и острого подбородка, покрытого редкой бородкой, странно напоминал старого фавна. Все его тело было только костлявым остовом, плохо прикрытым одеждой. Вся кожа на его руках от плеча до кисти и на груди была покрыта синеватыми фигурами татуировки, сделанной при помощи иголки с порошком индиго, в память посещенных им святилищ, обретенных милостей и исполненных обетов.

Когда этот фанатик присоединился к группе людей, стоявших у колонны, вокруг него поднялся шум беспокойных вопросов:

— Ну что? Что сказал дон Консоло? Вынесут серебряную руку? Только руку? Не лучше ли было бы всю статую? В котором часу Паллюра должен привезти свечи? Он привезет сто фунтов свечей? Он привезет только сто фунтов? Когда начнут звонить в колокола? Ну что? Ну что?

Шум вокруг Якова увеличивался. Со всех сторон спешили к церкви, толпа, стекаясь со всех улиц, наводняла площадь. И Яков, отвечая на вопросы, говорил очень тихо, как будто открывал страшные тайны, как будто он был посланником пророков, пришедших с другого конца света. «Он видел в воздухе, в кровавом облаке сначала угрожающую руку, потом черное покрывало, потом меч и трубу».

— Рассказывай! Рассказывай!

Душой толпы овладевало жадное желание слушать рассказы о чудесах. Его заставляли говорить еще и еще. Смотрели друг на друга. И рассказ передавался из уст в уста по всей густой толпе.

Большая кровавая рана медленно поднималась от горизонта к зениту и стремилась захватить весь небесный свод. Казалось, что пар от расплавленного металла клубится над всем городом. И при свете угасающих сумерек желтые и лиловые лучи перекрещивались и переливались всеми цветами радуги. Длинная полоса более сильного света тянулась к улице, которая вела к берегу реки, в глубине между высокими и стройными стволами тополей виднелась сверкающая огнями река и дальше часть азиатского вида: там древние сарацинские башни, похожие на скалистые островки, вырисовывались в тумане своими неясными очертаниями. Воздух был полон душными испарениями скошенного сена, и это минутами напоминало запах сгнивших на листьях шелковичных червей. Стаи ласточек с пронзительными криками бороздили небо и не переставая летали взад и вперед между крышами и крутым берегом.