Том 2. Невинный. Сон весеннего утра. Сон осеннего вечера. Мертвый город. Джоконда. Новеллы - Страница 105
Сильвия. Довольно, довольно. Слишком много слов. Игра слишком затянулась. Ах, ваша уверенность, ваша заносчивость! Но как вы могли думать, что я пришла бы сюда оспаривать дверь, запретить вам входить сюда, стать лицом перед вашей наглостью, если бы у меня не было уверенности более основательной, чем ваша? Я знаю ваше утреннее письмо, оно мне было показано, не знаю, с крайним ли удивлением или с крайним негодованием.
Джоконда (ошеломленная). Нет, это невозможно!
Сильвия. Но это — так. Я вам приношу ответ. Из того, что было, Лючио Сеттала не помнит ничего и просит оставить его в покое. Он надеется, что ваша гордость помешает вам сделаться назойливой.
Джоконда (вне себя). Это он дал такое поручение? Он сам? Это его ответ? Его?
Сильвия. Его, его. Я избавила бы вас от этой жестокости, если б вы сами не вынудили меня. Не угодно ли теперь уйти.
Джоконда (голосом, хриплым от гнева и стыда). Меня гонят?
Исступление душит ее и бросает в сильную дрожь. Кажется, что в ней просыпается хищный зверь, мстительный и опустошающий. По ее гибкому и крепкому телу пробегает та же сила, которая сводит убийственные мышцы кошачьих животных в их засаде. Вуаль, которую она все время держала на лице, как мрачную маску, делает более грозным вид женщины, готовой нанести вред каким угодно образом и каким угодно оружием.
Гонят?
Сильвия в судорогах, посинев перед неистовой женщиной. И не зрелище этого бешенства приводит ее в ужас, а нечто ужасное и непоправимое: ее ложь.
Ах, так вот до чего вы его довели! И каким только образом? Каким образом? Перевязывая его душу, как рану, леча ее при помощи ваших нежных рук? Он погиб, кончился, он — бесполезная тряпка. Понимаю, теперь-то я поняла. Горе ему! Горе ему! Ах, почему он не умер раньше, чем пережил свою душу? Значит, его не стало, он — бедный сумасшедший, которого вы будете водить за руку по пустынным улицам. Все уничтожено в нем, все погибло. Его чело больше не поднимается, свет погас в его глазах…
Сильвия (перебивая ее). Молчите! Молчите! Он жив и силен, он никогда не носил в себе столько света. Слава Всевышнему!
Джоконда (в исступлении). Неправда! Я, это я была его силой, его молодостью, его светом. Передайте это ему! Передайте! Он сделался стариком, с сегодняшнего дня он — стар, слаб и бездушен. Я уношу с собой, — передайте ему! — Я уношу с собой все, что было в нем наиболее свободного, наиболее пылкого, наиболее гордого. Кровь, которую он пролил там, у моей статуи, была последней кровью его молодости. Та, которой вы наполнили его сердце, эта кровь лишена огня, слаба, достойна презрения. Передайте это ему! Сегодня я уношу с собой то, что составляло его мощь, его гордость, его радость, его все. От него ничего не осталось. Передайте это!
Исступление ослепляет и душит ее. Кажется, она одержима разнузданным пагубным намерением демона. Все ее существо охвачено необходимостью совершить какое-нибудь дело разрушения. Внезапная мысль толкает этот инстинкт к какой-то цели.
А эту мою статую, которая принадлежит мне, которую он создал силой жизни, капля за каплей вырванной у меня, эту мою статую…
Она звериным прыжком бросается к опущенному занавесу, поднимает его, проходит.
…отлично, я разобью ее, я ее уничтожу!
Сильвия с криком бросается помешать преступлению. Обе исчезают за занавеской. Слышно отрывистое дыхание короткой борьбы.
Сильвия (с криком). Нет, нет, это неправда! Это неправда! Я солгала.
Шум поколебавшейся и падающей массы, грохот опрокинутой статуи заглушает слова этого отчаяния, за ним следует новый раздирающий душу крик Сильвии, вырванный из самой глубины ее существа.
Появляется Франческа Дони, обезумев от страха, бросаясь на этот крик, который она узнает. В это время Джоконда Дианти показывается из-за складок занавеса все еще с закрытым лицом, с видом убийцы, ищущего спасения.
Франческа. Убийца! Убийца!
Она нагибается, чтобы помочь сестре, Джоконда в это время убегает.
Сильвия, Сильвия, сестра моя, сестра моя! Что она сделала с тобой? Что она с тобой сделала? Ах, руки, руки…
Ее голос выражает ужас человека, увидевшего невыносимое.
Сильвия. Уйдем! Уйдем отсюда!
Франческа. Боже мой! Боже мой! Они попали под падающую статую? Боже мой! Они раздроблены… Воды! Воды! Здесь нет никого… Подожди!
Сильвия. Ах, как больно! Я не выдержу, я умираю… Идем отсюда!
Она появляется из-за красных складок, с лицом невыразимо искаженным страданием, Франческа, нагнувшись, поддерживает ее руки, завернутые в кусок мокрого, снятого с глины, пропитанного кровью полотна.
Как больно! Я больше не выдержу.
Она готова упасть в обморок, в это время, как безумный, в комнату врывается Лючио Сеттала. Сильвия дрожит, устремив на него свои большие полные слез глаза, в которых душа умирает от отчаяния.
Ты, ты, ты!
Франческа (все еще поддерживая бедные разможженные руки, кровь из которых просачивается через полотно, скрывающее их неизлечимое увечье). Придержите ее! Придержите ее! Она падает…
Лючио поддерживает в своих объятиях нежное, окровавленное создание, готовое потерять сознание… Но прежде чем лишиться чувств, Сильвия обращается полупотухшим взглядом к занавесу, как бы указывая на статую.
Сильвия (умирающим голосом). Цела.
Комната в нижнем этаже, вся выбеленная, скромно обставленная, двумя стенами, образующими угол, открыта доступу света, благодаря ряду больших окон, оставленных как в теплице. Шторы подняты, сквозь стекла виднеются олеандры, тамариск, тростник, сосны, полосы золотистого песка, покрытые мертвыми водорослями, тихое, усеянное латинскими парусами море и зеркальное устье Арно, за рекой — девственные густые леса Гомбо, фермы Сан-Рссоре и далекая цепь мрамороносной Каррары. Дверь, ведущая во внутреннее помещение — в третьей стене. С одной стороны двери, на консоле, «Женщина с букетом» — известный этюд Андреа дель Вероккио, новая гостья, перешедшая из того дома, как верная спутница, фигура с вечно незыблемыми руками, грациозно прижатыми к сердцу. С другой стороны — старый спинет, времен Елизаветы Баччиоки, герцогини Луккской, с корпусом из черного дерева с полосками белого, он поддерживается маленькими золочеными кариатидами в стиле Империи, его четыре педали соединены в виде лиры. Сентябрь. За полдень. Исчезающая улыбка лета, кажется, очаровывает все предметы. В уединенной комнате чувствуется присутствие музыкальной души, дремлющей в глубине заброшенного инструмента, как если б его замкнутых струн коснулся ритм, измеряющий тишину соседнего моря.
На пороге комнаты появляется Сильвия, останавливается, делает несколько шагов к стеклянной стене, всматривается вдаль, озирается кругом, с бесконечной грустью в глазах. В ее движениях чего-то недостает, что вызывает смутный образ подрезанных крыльев и производит расплывчатое впечатление приниженной, надорванной силы, униженного благородства, разбитой гармонии. Она носит пепельного цвета платье, по краю которого, в виде траурной полоски, тянется узкая черная обшивка. Длинные рукава скрывают остатки рук, которые она держит вытянутыми вниз по бокам, сдвигая несколько назад, как бы стараясь спрятать их в складках платья, мучительным движением стыда. Снаружи, сквозь чащу олеандров, появляется женская фигура — Сиреночка — похожая на ворожею и на нищую, с видом человека, который выслеживает. Она подкрадывается к стеклянной стене, держа в руке край передника, наполненного водорослями, раковинами и морскими звездами.