Том 2. Губернские очерки - Страница 52

Входит купец Скопищев, человек немолодых лет. В продолжение разговора он испускает частые и продолжительные вздохи.

Дернов. А, Егор Иваныч! добро пожаловать! садись, брат, гость будешь!

Скопищев вздыхает. Да ну, садись! чего вздыхаешь-то!

Скопищев( садится). Ох!.. что садиться-то! я за делом.

Дернов. Знаю, что за делом, да ведь не стоя же нам разговаривать. Что ж ты скажешь?

Скопищев. Что сказать-то? ты скажи прежде сам.

Дернов. Хорошего-то, брат, не много; ведь он просьбу подал…

Скопищев. Ну?

Дернов. Сбавляет против тебя сто целковых…

Скопищев. Ну?

Дернов. Чего ж тебе еще? стало быть, утвердить за тобой нельзя никоим манером.

Скопищев. А торги?

Дернов. Мало ли что торги! тут, брат, казенный интерес. Я было сунулся доложить Якову Астафьичу, что для пользы службы за тобой утвердить надо, да он говорит: «Ты, мол, любезный, хочешь меня уверить, что стакан, сапоги и масло все одно, так я, брат, хошь и дикий человек, а арифметике-то учился, четыре от двух отличить умею».

Скопищев. Ох!.. так как же?..

Дернов. Делать нечего, подавай и ты прошение; сбавь хошь полтину против его цены — ну, и утвердим за тобой.

Молчание, в продолжение которого Скопищеврассчитывает и усиленно вздыхает.

Скопищев. Ну, а просьбу-то, чай, на гербовой?

Дернов. А то на простой! Эх ты! тут тысячами пахнет, а он об шести гривенниках разговаривает. Шаромыжники вы все! Ты на негопосмотри; вот оннамеднись приходит, дела не видит, а уж сторублевую в руку сует — посули только, да будь ласков. Ах, кажется, кабы только не связался я с тобой! А ты норовишь дело-то за две головы сахару сладить. А хочешь, не будет по-твоему?

Скопищев( с испугом). Что ты? что ты? а кто же тебе кровать-то подарил под свадьбу?

Дернов. То-то кровать! Подарил кровать, да и кричит, что ему вот месяц с неба сыми да на блюде подай. Все вы, здешние колотырники ^* , только кляузы бы да ябеды вам сочинять… голь непокрытая! А ты затеял дело, так и веди его делом, широкой, то есть, рукой.

Входит Марья Гавриловна, заспанная и растрепанная, в одной кофте.

Марья Гавриловна( мужу). Ты еще не ушел на службу? а-а-а! ( Зевает и потягивается.)

Дернов. Когда ж было уйти; я чаю хочу.

Марья Гавриловна. Ну, ну, пожалуйста, комедий-то не разыгрывай! Ишь граф какой выискался! без чаю ему жить невозможно! ( Скопищеву.) А ты, борода, какую кровать-то прислал?

Скопищев. Какую? известно какую!

Марья Гавриловна( передразнивая). Известно какую! Пошевелиться нельзя, на весь дом скрипит.

Дернов. Это точно, что скрипит.

Марья Гавриловна. Катерина! а Катерина!

Является кухарка. Приготовь ты водки да закуски подай, балычку, что ли.

Дернов. Это зачем?

Марья Гавриловна. А у меня Бобров будет.

Дернов. Нет, уж это тово… я чаю не пил, так вы эти закуски-то до завтрева оставьте… Я этого Боброва по шеям вытолкаю, я ему бока переломаю… да что тут? я и тебя, слякоть ты этакая, так отделаю, что ты… ( Воодушевляясь.) Да ты что думаешь? ты что думаешь? я молчать буду?..

Марья Гавриловна. А ты не храбрись! больно я тебя боюсь. Ты думаешь, что муж, так и управы на тебя нет… держи карман! Вот я к Петру Петровичу пойду, да и расскажу ему, как ты над женой-то озорничаешь! Ишь ты! бока ему отломаю! Так он и будет тебе стоять, пока ты ломать-то их ему будешь!

Скопищев. А ты бы, Александра Александрыч, попреж ее-то самоё маленько помял… У меня вот жена-покойница такая же была, так я ее, бывало, голубушку, возьму, да всю по суставчикам и разомну… ( Вздыхает.) Такая ли опосля шелковая сделалась! Кровать, вишь, скрипит! а где ж это видано, чтоб кровать не скрипела, когда она кровать есть!

Дернов( жене). Слышишь ты у меня! чтоб здесь бобровского и духу не пахло… слышишь! а не то я тебя, видит бог, задушу! своими руками задушу!

Входит сторож.

Сторож. Ваше благородие! пожалуйте, Яков Астафьич в присутствие зовет.

Дернов. Чего там ему еще нужно?

Марья Гавриловна. Ладно, ладно, ступай-ка! там еще увидим, как это ты меня задушишь! Вишь, храбрец! откуда это выехать изволили! ( Скопищеву.) А ты, борода, у меня припомнишь, припомнишь, припомнишь!

Квартира Змеищева. Марья Гавриловнастоит у окна. Змеищеввходит в халате и с шапочкой на голове.

Змеищев. Ну, вот вы и пришли, душенька…

Занавес опускается.

Действие происходит в уездном городе Полорецке. Театр представляет общую залу в трактирном заведении. За одним столом сидят трое купцов и пьют чай. Купцы эти: Палахвостов, Ижбурдин и Сокуров. Палахвостов — старик седой и угрюмый; пьет чай молча и крестится двумя перстами. Ижбурдин — средних лет, нрава до крайности сообщительного, говорит много, но как-то, по временам, неприятно размазывает. Сокуров — молодой купчик, не отделенный от «родителя» и сильно мечтающий о возможности сделаться со временем «негоциантом». За особым столом сидит Праздношатающийся, господин подозрительного свойства, занимающийся отчасти изучением торговли и промышленности, отчасти же композицией нравоописательных статеек à la Тряпичкин. Во время разговора купцов он сначала прислушивается, а потом незаметным образом сам впадает в их речь.

Ижбурдин. А позвольте узнать, почем изволили, Савва Семеныч, хлебец покупать? Эй, малый! кипяточку! ( Стучит ложкой по стакану.)

Палахвостов. Да по полтине пуд.

Ижбурдин. Так-с, это точно-с, цена сходственная; а вот намеднись так мне вотячок по сороку копеечек кулей с пяток в анбары свалил… этак-то будет, пожалуй, еще поавантажнее-с…

Палахвостов. Да ты разве по хлебной-то части торгуешь, что ли?

Ижбурдин. Как же-с; наше, Савва Семеныч, дело маленькое; капиталов больших не имеем, по крохам, можно сказать, свое благосостояние собираем… И если бы да не воздержность наша да не труды — выходит, были бы мы теперича и совсем без капиталу-с… Мы точно завсегда всем торгуем; главная у нас статья, конечно, леса-с, потому что нам по этой части сподручнее…

Палахвостов. Воровать, то есть.

Ижбурдин. Зачем же обижать, Савва Семеныч? Лесное дело, вы, чай, сами изволите знать, возможно ли там без сноровки-с? Нам, Савва Семеныч, без барышов быть невозможно-с, наше дело коммерческое: тем только и живешь, что оборотишься не столько капиталом, сколько изворотцем-с. Ну, а по лесной части одни угощенья чего стоят! Было время, что и горское пили, а нынче горского-то и в подпитии ему не подашь, давай, говорит, шинпанского, да еще за бороду ухватить тебя норовит. Одной обиды да наругательства сколько на твою голову упадет! с пристани-то выедешь ровно обстрелянный. Вот хошь бы онамеднись. Пили они это, пили; кажется, ничего не жалел, лишо́ бы глотку-то его поганую залить — так нет вот, мало ему и того. В нутро-то ему не лезет, так он — что бы ты думал — выкинул? «Ну, говорит, мы теперича пьяни; давай, говорит, теперича реку шинпанским поить!» Я было ему в ноги: «За что ж, мол, над моим добром наругаться хочешь, ваше благородие? помилосердуй!» И слушать не хочет… «Давай, кричит, шинпанского! дюжину! мало дюжины, цельный ящик давай! а не то, говорит, сейчас все твои плоты законфескую, и пойдешь ты в Сибирь гусей пасти!» Делать-то нечего: велел я принести ящик, так он позвал, антихрист, рабочих, да и велел им вино-то в реку бросить. Вы посудите, Савва Семеныч, каково мне-то тут было смотреть на свое добро… А он только икает: «Вот, говорит, это тебе, значит, трессировка, чтоб ты знал, что в моей власти и по шерсти тебя погладить, и за вихор драть… весь ты, говорит, в моих руках, и ты и потомство твое!» Так вот она какова, наша-то коммерция!