Том 2. Губернские очерки - Страница 140
В «острожных рассказах» Салтыков продолжает свое «исследование» внутреннего мира простого русского человека. В образах людей из народа он показывает их прекрасные природные качества: и крестьянского парня, пережившего глубокую личную драму, и мужика-бедняка, пошедшего на
преступление из-за ничтожной суммы, необходимой для оплаты подати, и многострадальной крепостной Аринушки. В образах же арестантов из «чиновной породы», а также мещан и дворян представлены, напротив того, глубоко испорченные люди. Салтыков полностью лишает их своего авторского сочувствия.
Нам слышатся из тюрьмы голоса, полные силы и мощи… радости и наслаждения.— Место это не было допущено к печати в 1856–1857 гг. и появилось впервые в 3-м отдельном издании «Очерков» (1864). Затронутая здесь тема была развита Достоевским, писавшим в «Записках из Мертвого дома» о его обитателях из народа: «Погибли могучие силы, погибли незаконно, безвозвратно. А кто виноват? То-то, кто виноват?»
…однообразие и узкость форм… без стонов.— И этот кусок был опущен в публикациях 1856–1857 гг. и восстановлен в 3-м издании.
Хвецы.— По разъяснению Салтыкова, употребленное им слово (мы не нашли его в словарях) означает «и шарлатана, и пройдоху, и подлеца, и непонятного человека, и человека себе на уме и пр.» («М. Е. Салтыков-Щедрин в воспоминаниях современников», стр. 432).
Форменный сюртук обладал довольно замечательною физиономией.— Внешность одного из арестантов «чиновной породы», зарисованная, несомненно, с натуры, настолько поразила Салтыкова и запомнилась ему, что послужила впоследствии основой для знаменитого «портрета» Угрюм-Бурчеева в «Истории одного города». Ср., например, такие почти полностью совпадающие элементы в обоих «портретах»: «подавляющая ограниченность» («человек ограниченный»), «узкий и покатый лоб, окаймленный коротко обстриженными, но густыми и черными волосами» («густые, остриженные под гребенку и как смола черные волосы <…> обрамляют узкий и покатый лоб») и пр.
Дерновы… Гирбасовы.— См. о них выше, в рассказе «Выгодная женитьба» и «Княжна Анна Львовна».
Аринушка.— По времени написания и напечатания «Аринушка» — первое произведение, в котором Салтыков обратился к фольклорным мотивам и форме для изображения духовной жизни народа. Ближайшим образом здесь использован «Стих о голубиной книге» из собрания П. В. Киреевского (см. об этом в цит. выше работе Е. И. Покусаева).
Неочеслив— нетерпелив.
Казусные обстоятельства
(Стр. 365)
Введение в заглавие раздела слова, относящегося к судебно-правовому понятию «казус» (случай), связано с тем, что материалы всех трех рассказов рубрики заимствованы из дел следственных дознаний. Такие дознания Салтыкову приходилось производить в годы вятской службы. Самым большим среди них было расследование по делу о раскольниках Ситникове, Смагине и др., которое Салтыков производил в 1854–1855 гг. В результате возникло огромное следственное делопроизводство, занявшее около 2500 листов большого формата (переплетенное в восьми томах, оно хранится в Государственном архиве Кировской области). Это архивное «дело», в котором тексты 336 документов написаны самим Салтыковым, содержит указания на многие жизненные материалы, использованные в «раскольничьих рассказах» «Старец» и «Матушка Мавра Кузьмовна». Так, на страницы первого рассказа перешли и биографии ряда раскольников, раскрывших Салтыкову-следователю многие «тайны» раскольничьего мира (в повествовании «старца» о своем «житии» использованы, в частности, показания главного подследственного Анания Ситникова) и «география» следствия, значительная часть которого действительно производилась там, «где сходятся границы трех обширнейших в русском царстве губерний» (то есть в Глазовском уезде Вятской губернии, граничившем с губерниями Вологодской и Пермской) и многое другое.
При всем том Салтыков был совершенно прав, когда именно по поводу рассказа «Старец» высказал свое недовольство теми, кто склонен был в его «Очерках» усматривать «одни личности» [279]. Действительно, как бы ни были близки к жизненным первоисточникам содержание и отдельные детали в «раскольничьих рассказах», Салтыков писал их не с целью передать речи и поступки определенных лиц, а для того, чтобы нарисовать общую картину раскольничьего мира, что входило в задачу «исследований» духовной жизни народа.
Отношение Салтыкова к расколу было в это время безусловно отрицательным. Определялось такое отношение в первую очередь идейной позицией писателя, — позицией просветителя и утопического социалиста. Идейный ученик Белинского и Петрашевского, он усматривал в религиозной догматике старообрядцев, а также в таких формах их социального протеста, как уход от «мирской жизни» в скиты, — глубоко реакционное начало. «Мирской» же быт раскольников, с его культурной отсталостью, семейным и религиозным деспотизмом, «диким особничеством» и легко возникающей отсюда уголовщиной, был для него подлинно «темным царством». Восприятие старообрядчества как «болезненного уклонения в народной жизни», с которым надлежало бороться, практически сближало в это время позицию Салтыкова с официальной точкой зрения на раскол и позволяло принимать правительственные методы борьбы с ним, что свидетельствовало, разумеется, о недостаточно еще последовательном демократизме писателя.
Впоследствии, в начале 60-х годов, Салтыков изменил свое отношение к преследованиям раскольников властями, а в самом расколе стал более пристально интересоваться его социальной, а не религиозно-бытовой стороной. В связи с этой эволюцией взглядов Салтыков убрал из рассказов «Старец» и «Матушка Мавра Кузьмовна», при подготовке третьего издания «Губернских очерков» (1864), все то, что сближало авторскую позицию с официальными взглядами и пропагандой, что давало повод некоторым современникам считать Салтыкова «гонителем раскола». Но принципиального своего отношения к расколу Салтыков не изменил и остался совершенно чужд той его идеализации, как политической оппозиционной силы, которая возникла в 60-е годы в некоторых демократических и революционных кругах (Щапов, Кельсиев, Огарев и др.).
В рассказе «Старец» после слов «это дело темное» (стр. 367) Салтыков выбросил при подготовке третьего издания (1864) следующее продолжение рассказа раскольника, обратившегося к православию:
«Было время, и я на вопрос: какой ты веры? — отвечал: «старой»; ноне уж не то. Знаю я, что такое эта «старая» вера; знаю, кому она надобна и кто этим делом водит. Видел я эту веру и в городах, и в селениях, и в пустынях — и упал духом.
Нет, сударь, старой веры, нет ее нонче; и кто если скажет вам, что он «старой» веры, плюньте вы ему в глаза, потому что лжец он и клеветник.
Грешен я, много грешен пред господом! Нужно было пройти эту тьму сквозь, самому в суете греховной погрязнуть, нужно было перенести на себе муку и болезнь, душой истерпеться, сердцем изболеть, чтоб узреть Христа и познать свет веры истинной.
И знаете ли, ваше благородие! разумом-то я точнотеперь понимаю, что дело мое было неправое, что я, как овца заблудшая, от церкви святой отметался, был, стало быть, все одно что смутник и блудодей; однако вот и теперь об ину пору как посидишь да раздумаешься, ан ветхий то человек словно со дна тебе выплывает.
А все, сударь, благость! она, одна она совлекла с меня ветхого человека! Не просвети нас великий монарх своим милосердием, остался бы я, кажется, о сю пору непреклонен, и все бы враждовал и, как зверь подземный, копал во тьме яму своему ближнему по крови. По той причине, что будь для нас время тесное, нет нам резону от своего отставать; всяк назовет тебя прелестником, всяк пальцем на тебя укажет… Ну, а мы хоть и мужики, а свою совесть тоже имеем. Теперь другая статья; теперь для нас любви действо видимо или, по выражению Святого писания: «ныне наста время всех освещающее». Ну, и идем мы с упованием, потому что слышим глас любви, призывающий нас: «вси приидите, вси напитайтеся».