Том 2 - Страница 128

Старая княгиня, скрывая собственную тревогу, утешала любимую сноху. Даже невестки пытались развеселить ее, но Евпраксия никого не слушала. Бесцельно бродила она по опустевшим горницам и думала все ту же безрадостную думу: «От князей защиты не дождешься, а Феодора все нет!.. Придут татары. Кто укроет, кто заступится? Князья все спорят да ссорятся, каждый верховодить хочет… Погубят они землю русскую! Придут татары… Зарежут аль уволокут к себе».

Семеня ножонками, подошел к ней сынишка. Крепко прижавшись к матери, поднял на нее отцовские глаза. Хоть и мал был, а чувствовало дитя, что у матери горе. Обняла Евпраксия любимца, с трудом сдержала слезы:

— Нет! Не отдам тебя татарам, Ванюшка! Не будет рабом татарским сын Феодора! Не будет татарской наложницей и жена его Евпраксеюшка!

Снизу послышался странный шум. Захлопали двери, раздался громкий вопль и рыдания.

Сердце оборвалось у Евпраксии. Не помня себя, с ребенком на руках, опрометью бросилась она вниз, вбежала в горницу… На руках у плачущих женщин билась старая княгиня Агриппина. Князь Юрий, казалось, потерял разум. Он рвал на себе одежду и кричал:

— Я виноват в его кончине! Я!..

Впереди стоял старый Апоница, верный слуга и пестун князя Феодора. В рваной и грязной одежде, с запекшимися кровавыми ранами, измученный и похудевший, он тоже заливался горькими слезами:

— Изрубили его, окаянные! Никого в живых не оставили! Меня отпустили вам поведать… На моих руках скончался наш соколик!

Евпраксия не закричала, не забилась в слезах и причитаниях. Молча повернулась и, прижимая к груди сына, вышла из горницы. Поднялась по витой лестнице в свой терем, подошла к окну, распахнула его и вместе с ребенком бросилась на черневшие внизу камни.

Рязанское войско вошло в глубь Дикого поля. Застигнутое метелью, оно остановилось боевым лагерем.

Князья и воеводы сидели в шатре тесным кругом на большом ковре. Думали, как сберечь русскую землю. В шатре, сквозь полотнища, слышалось завывание метели, унылый свист ветра. Лучины в двух поставцах горели трепетными огнями. Угольки, шипя, падали в деревянные ковши с водой. Чадь,[336] сидя на коленях, присматривал за огнем. Нападения не жди в такую ночь — буря с ног валит!

Кто-то подъехал на коне. Стал расспрашивать, где найти князя? Приподняв тяжелый полог, в шатер пролез засыпанный снегом отрок в нагольном полушубке. Скинув запорошенный колпак, отрок сказал:

— Приехал старый воевода Ратибор. Говорит: важные вести привез. Ждать до утра не может.

— Какой он воевода! — сказал один из князей, давно враждовавший с родичами Ратибора. — Не поп и не расстрига! Сидел бы в монастыре и отбивал усерднее поклоны и молитвы! Бродит по ночам, как леший. Видно, на душе немало тяжких грехов, если не спится, не сидится и сон не берет.

— Истину ли ты говоришь? Бог тебе послух! — ответил из угла голос. — Силком доброго витязя в поруб[337] засадили и постригли в монахи.

— Довольно старой розни! — сказал третий голос. — Имемся отныне во едино сердце!

Все замолкли. Отрок приподнял полог, и в шатер вошел большой, грузный Ратибор. Он снял меховой треух, расстегнул нагольный полушубок. Вытащил и расправил окладистую седую бороду. Перекрестился трижды на образ в золоченой ризе, стоявший на кожаном сундучке в углу, и поклонился в пояс князю рязанскому.

— Проходи, отче Ратибор! — сказал князь Юрий Ингваревич. — Садись с нами. Трудные думы сейчас у нас. Может, ты что доброе скажешь?

Ратибор опустился на ковер и начал свой сказ:

— Я держал сотню дружинников в засаде, в камышовой заросли. Хотел выловить татарина. Надо у них выведать, что они надумали. Метель нас засыпала снегом, да обидно было отступать с пустыми руками. На счастье наше, заметили мы нехристей. Видно, сбились с пути или сами пробирались, чтобы достать у нас «языка». Мы дружно набросились на них. Они пустились наутек. Двоих удалось стащить с коней. Один, попроще, легко сдался, другой, как дикий зверь, отбивался, визжал, не хотел покориться. Насилу мы его ошарашили секирой и перевязали ремнями.

— Живьем забрали?

— Забрали и допытывали. Видно, много знает, а сказать ничего не хочет.

— Пытать не умеешь, — сказал кто-то. — Привез бы ко мне.

— Я и привез.

— Давай-ка сюда! — сказал князь.

Отроки ввели в шатер монгольских пленных. Руки их за спиной были затянуты ремнями. Один — побогаче, в суконном чекмене, подбитом мерлушкой, с синими нашивками на левом плече и в замшевых белых сапогах. Лицо сухое, точно выкованное из красной меди, напоминало голову рассерженного сыча. Глаза, надменные и зловещие, на мгновение острым испытующим взглядом остановились на каждом из сидевших в шатре. Это были глаза гордого, непокорного, но затравленного зверя, готового к прыжку при первой надежде на битву и свободу.

Другой пленный — совсем молодой, лет семнадцати, в полуистлевшем домотканом чекмене, надетом поверх облезлого, изодранного полушубка. Ноги завернуты обрывками старой овчины. Он смотрел с испуганным любопытством, впервые видя перед собой урусутов, против которых царь Батый повел свои полчища.

Князь приказал крикнуть Лихаря Кудряша.

— Ты будешь ли отвечать? — обратился Лихарь к старшему пленному.

Тот покосился на него и отвернулся.

— Если молчать будешь, тебя прижгут огнем.

— Буду отвечать.

— Кто ты? Как тебя зовут?

— Я сотник Урянх-Кадан, из тумена владыки всех владык, Бату-хана.

— Сколько у него войска?

— Войска у Бату-хана столько, что пересчитывать его придется девяносто девять лет.

— Где находится Бату-хан?

— Здесь, в степи. На расстоянии полета стрелы. Прямо перед вашим войском.

— Куда он идет?

— Бату-хан идет покорить урусутов и сделать их своими кандальниками.

— Почему он стоит, а не идет вперед? Боится нас?

— Бату-хан ничего не боится. Он выжидает, пока успокоится метель. Злые духи урусутов плюют снегом нам в лицо, не хотят пустить нас в свои земли. Когда наши онгоны прогонят урусутских мангусов, Бату-хан пойдет вперед, прямо на город Рязань.

— Кто главный начальник у монголов?

— Их много. Главные начальники — одиннадцать царевичей священной крови Великого Воителя Чингисхана.

— Все ли идут на Рязань?

— Чтобы идти всем на Рязань, не хватит места войскам, корма коням. Войска идут рядом, широкими крыльями, как облавой на охоте. Самый правый — Шейбани-хан, самый левый — Гуюк-хан.

— Кто из них идет на Рязань?

— На Рязань сперва пойдет Гуюк-хан, а за ним Бату-хан.

— А что делают другие начальники?

— Они идут на другие города урусутов.

Князь Юрий Ингваревич обратился ко второму пленному:

— Как тебя зовут?

— Меня зовут Мусук, сын Назара-Кяризека.

— Верно ли то, что говорил твой товарищ, Урянх-Кадан?

— Почти все верно.

— А что не верно?

— Сами догадайтесь. Я говорить не стану.

— Это твой начальник?

— Да, это мой большой начальник.

— Как вы попали в плен?

— Мой начальник хотел посмотреть, где войска урусутов. Мы сбились с дороги. Здесь нас схватили.

Князь задумался, и воеводы поникли головами. Поняли, что тяжелая будет борьба с надвигающимися как тучи татарскими войсками.

— Кто же скажет бодрое слово? Кто даст дельный совет? — спросил Юрий Ингваревич.

На лице монгольского пленного как будто мелькнула насмешливая улыбка. Князь Юрий сказал Лихарю Кудряшу:

— А ну-ка, Кудряш, возьми обоих пленных и держи их крепко. Завяжи им ноги сыромятными ремнями, веревки они перегрызут зубами и убегут. Уведи их отсюда!

Кудряш вышел с пленными. Ратибор, расправляя бороду, кряхтел и вздыхал, словно что-то душило его.

Воеводы молчали. Князь обратился к Ратибору:

— У тебя, отче Ратибор, опыта воинского много. Ты бы сказал, что думаешь о тех вестях, какие нам поведали нечестивые мунгалы?