Толстой (СИ) - Страница 19
Период работы над «Войной и миром» Толстой сам определяет как годы непрестанного и исключительного труда, который приносил ему «мучительное и радостное упорство и волнение». Он думал не «умом ума», а «умом сердца». «Левочка всю зиму раздраженно, со слезами и волнением пишет», – отмечает в дневнике зимой 1867 года Софья Андреевна. «Раздражение» в те времена означало «возбуждение», «впечатлительность», «подъем», «страсть».
Как рассказывает сам автор: «Пишу о том времени, которое еще цепью живых воспоминаний связано с нашим, которого запах и звук еще слышны нам. Это время первых годов царствования Александра в России и первых годов могущества Наполеона во Франции». «Но не Наполеон и не Александр, не Кутузов и не Талейран будут моими героями, я буду писать историю людей, более свободных, чем государственные люди, историю людей, живших в самых выгодных условиях жизни, людей, свободных от бедности, от невежества и независимых, людей, не имевших тех недостатков, которые нужны для того, чтобы оставить следы на страницах летописей, но глупый человек не видит этих следов, не выразившихся в мишурном величии, в книге, в важном звании, в памятнике, он видит их только в дипломатическом акте, в сражении, в написанном законе».
Лев Николаевич был крайне увлечен новым произведением. Даже первую часть, опубликованную в «Русском вестнике», он считал значительнее всего того, что было им создано ранее. «Печатанное мною прежде, – писал он Фету 23 января 1865 года, – я считаю только пробой пера и ореховых чернил; печатаемое теперь мне хоть и нравится более прежнего, но слабо кажется, без чего не может быть вступление. Но что дальше будет – бяда!!!»
Когда вышла первая часть, читатели нашли сходство героев Толстого с реальными людьми и стали задавать Льву Николаевичу по этому поводу вопросы.
Лев Толстой поправлял любопытных, говорил, что «сходство его героев с действительными лицами ограничивается сходством их характеров, но события их жизни совершенно отличны от событий жизни героев “Войны и мира”… Все же остальные лица – совершенно вымышленные и не имеют даже для меня определенных первообразов в предании или действительности».
Но читатели не успокаивались. Например, Л. И. Волконская интересовалась, кто изображен в лице Андрея Болконского. Ответ Толстого прозвучал так: «Андрей Болконский – никто, как и всякое лицо романиста, а не писателя личностей или мемуаров. Я бы стыдился печататься, ежели бы весь мой труд состоял в том, чтобы списать портрет, разузнать, запомнить». Высказывались различные предположения, что автор под фамилиями Болконских, Друбецких и иже с ними описывает настоящих людей, слегка поменяв фамилии и пользуясь их мемуарами. Так, А. С. Суворин писал: «Под именем Болконского, Друбецкого, Курагина и других читатель, как нам положительно известно, подозревал Волконского, Трубецкого, Куракина». Также считал и провинциальный журналист А. Вощинников: «Тотчас по появлении первого тома “Войны и мира” в столичных кружках ходили слухи, что для своего романа автор пользовался какими-то семейными воспоминаниями, что все выведенные им лица – не плод его фантазии, а действительно существовавшие, и что фамилии их слегка замаскированы переменой некоторых букв». Источник таких мнений лежал в потрясающей жизненности и натуральности образов «Войны и мира». Толстому было неприятно предположение, что его герои – не созданные им образы, а копии с действительных лиц. Он хотел донести людям, что если и есть какая-то похожесть, то это результат его наблюдательности, способности видеть интересные детали в людях и использовать их в своих произведениях. Сказать, что герои романа – точные копии существующих личностей, нельзя, но угадывание в них того или иного реального человека вполне естественно, потому что наиболее достоверны те типажи, которые взяты не с потолка, а из жизни.
Вероятно, прототипов не было у князя Андрея и Пьера Безухова, но целый ряд героев определенно имел свои «первообразы». Прототипами послужили деды писателя – Илья Андреевич Толстой и Николай Сергеевич Волконский, бабка Пелагея Николаевна, отец Николай Ильич и мать Мария Николаевна. Татьяна Ергольская как прототип Сони с ее несчастной любовью к Николаю Ростову и его семье. Николай Николаевич Толстой – капитан Тушин.
Берсы и их друзья в первой же части романа начали узнавать черты родных и близких. Друг детства Т. А. Берс М. А. Поливанов писал ей 2 марта 1865 года: «Верно вы прочли “1805 год”. Много вы нашли знакомого там? Нашли и себя: Наташа так ведь напоминает вас? А в Борисе есть кусочек меня; в княжне Вере – кусочек Елизаветы Андреевны, и Софьи Андреевны есть кусочек, и Пети есть кусочек. Всех по кусочку. А свадьба-то моя с Мимишкой тоже не забыта. Я с удовольствием прочел все, но особенно сцену, когда дети вбегают в гостиную. Тут очень много знакомого мне».
На что Т. А. Берс отвечала 26 марта: «Вы спрашиваете про Бориса. Да, в нем есть ваша наружность и ваша manière d’être. Лиза – это Вера. Сони нет. Это он описывает тетеньку Татьяну Александровну и ее наружность с большой косой. Наташу – он прямо говорит мне: “Я тебя всю записываю”».
В Вере Ростовой есть не только «кусочек» Е. А. Берс, а основные черты ее характера. Это видно по тому, что в черновиках романа Толстой несколько раз называет свою героиню Лизой, а затем зачеркивает это имя и пишет «Вера».
Прототипом Наташи Ростовой послужила родная сестра С. А. Толстой Татьяна Андреевна Берс, по мужу Кузминская. Толстой близко общался с ней, вел переписку и всегда любовался и ее наружностью, и свойствами ее характера. Для Толстого Таня Берс – «прелесть наивности эгоизма и чутья» (дневник 15 января 1863 года); «милая, беснующаяся, энергическая натура» (письмо к ней от 1 января 1864 года); «прелестная натура и сердце» (письмо к ее матери от 30 июня 1865 года). Он «не только любовался ее веселостью, но и чувствовал в ней прекрасную душу» (письмо к ее родителям от 25 июля 1865 года). Такова же и Наташа Ростова. И даже внешность Наташи отражает наружность Татьяны Александровны. Это подтверждается словами из письма Толстого к художнику М. С. Башилову от 8 декабря 1866 года: «В поцелуе [с Борисом] нельзя ли Наташе придать тип Танечки Берс». Само собой, что писатель, описывая черты Татьяны Берс, создал более богатый образ, добавив и некоторые черты своей жены, и художественный вымысел.
Чтобы понять замысел романа, его побудительную силу, понять очарование героев, следует прочитать его во взрослом возрасте. Не так, как мы читали в детстве: девочки увлекались описанием балов и сцен любви и перелистывали странички с боевыми действиями, а мальчики делали наоборот, – а прочитать осознанно. И возможно, тогда перед вами откроется удивительный и многогранный мир не только романа, но и самого автора.
Как восприняли читатели сей монументальный труд? Как всегда в случае с Толстым и его книгами, люди разделились на разные лагеря – одним понравилось, другим нет, кто-то восхищался героями, кто-то считал их надуманными.
Либеральная газета «Голос» писала: «Сухой, безотрадный фатализм – вот последнее слово философии графа Л. Н. Толстого».
На это есть объяснение автора: «Меня упрекают в фатализме, а никто не может быть более верующим, чем я. Фатализм есть отговорка, чтобы делать дурное, а я верю в бога, в выражение Евангелия, что ни один волос не спадет без воли божьей, оттого и говорю, что все предопределено».
Одно несомненно: все газеты и журналы без различия направлений отмечали необыкновенный успех, которым встречен был роман Толстого.
«Книга графа Толстого, сколько известно, имеет в настоящую минуту огромный успех; быть может, это наиболее читаемая книга из всех, что порождали в последнее время русские беллетристические таланты. И этот успех имеет свое полное основание».
«О новом произведении графа Л. Н. Толстого говорят повсюду; и даже в тех кружках, где редко появляется русская книга, роман этот читается с необыкновенной жадностью».
«Четвертый том сочинения графа Л. Н. Толстого “Война и мир” получен в Петербурге на прошлой неделе и просто расхватывается в книжных магазинах. Успех этого сочинения все растет».