Толстой (СИ) - Страница 10

Пока снова в их дом не пришла смерть. 25 мая 1838 года умерла бабушка, она ненадолго пережила своего любимого сына. Лев спокойно отнесся к смерти бабушки, но само ощущение смерти, понимание, что все заканчивается, было для него потрясением.

«…Я испытываю тяжелое чувство страха смерти, то есть мертвое тело живо и неприятно напоминает мне то, что и я должен умереть когда-нибудь, чувство, которое почему-то привыкли смешивать с печалью».

Смерть Пелагеи Николаевны поставила семью Толстых перед необходимостью принятия решений о дальнейшей жизни. В результате старшие братья – Николай и Сергей – остались в Москве с Александрой Остен-Сакен, а младшие – Дмитрий, Лев и Мария – вернулись в Ясную Поляну с Татьяной Ергольской. Долго они там не задержались. В 1841 году летом Александра Ильинична умерла в Оптиной пустыни, куда ушла незадолго до кончины. Поэтому детей снова ожидал переезд. Новой опекуншей становится вторая сестра отца Льва Толстого, Пелагея Ильинична Юшкова, которая перевезла детей в Казань, где она жила.

Пелагея Юшкова и ее муж Владимир Иванович Юшков в Казани считались людьми известными и уважаемыми. Когда дети брата совсем осиротели и Юшкова стала их опекать, переезжать в Ясную Поляну она не захотела и потому все, и дети, и прислуга, отправились в Казань. Юшковы принадлежали к высшему обществу, постоянно устраивали приемы, ездили на балы, и менять свой образ жизни не собирались. Кроме того, Пелагея Ильинична (она же тетушка Полин) хотела дать племянникам достойное их происхождения образование, а в Казани находился один из лучших университетов, который потом окончат все братья, кроме Льва.

Лев Толстой так вспоминал про тетушку Полин: «Требовательная к соблюдению светских приличий, помещица Юшкова была воплощением “хорошего тона”, стремилась во что бы то ни стало соответствовать идеалу “комильфо”. Она любила поесть, менять туалеты, убрать со вкусом комнаты, и вопрос о том, куда поставить диван, был для нее вопросом огромной важности. Человеком она была незлым, но капризным и взбалмошным. Обожая светскую жизнь, охотно посещала монастыри, выстаивала службы, раздавала по обителям заказы на шитье золотом. Однако с крепостными вела себя грубо». Владимир Юшков представлял собой «человека умного, но без правил, у него была репутация большого волокиты. Семейную жизнь супругов можно назвать несчастливой». В Казани у четы Юшковых Лев Толстой прожил фактически пять лет, с 1841 года по 1845-й.

По воспоминаниям Толстого, со смертью отца кончилось и детство Льва Николаевича, тот «чудный, в особенности в сравнении с последующим, невинный, радостный, поэтический период». Лев Николаевич будет постоянно возвращаться мыслями туда, в те годы, которые больше никогда не вернутся.

Вот мы и подошли с вами к одному из самых неоднозначных отрезков жизненного пути Льва Николаевича Толстого. В зрелые годы он вспоминает эти времена с сожалением, потому что они наполнены страстями, с которыми у молодого Толстого не получалось справиться. Он прошел все вехи становления обычного юноши-дворянина, но потом свернул – в сторону семьи, морали, нравственной чистоты и духовного перерождения. Обрел ли он спокойствие в душе, успокоились ли вулканы внутри? Увы, нет. До самой смерти он будет бороться с пороками и самим собой.

Начнем. В 1844 году Лев Толстой сдает вступительные экзамены в Казанский университет на восточное отделение. По статистике и истории – единицы, пятерки по французскому и немецкому, латынь – двойка, русская словесность – четыре. Недавно выученные азы арабского и татарского языков сданы с блеском. Толстой поступает, но учится катастрофически плохо. Его досуг составляют «взрослые» занятия, развращающие ум и сердце. Как он потом напишет в «Исповеди»: «Я всею душой желал быть хорошим, но я был молод, у меня были страсти… Всякий раз, когда я пытался выказывать то, что составляло самые задушевные мои желания: то, что я хочу быть нравственно хорошим, я встречал презрение и насмешки; а как только я предавался гадким страстям, меня хвалили и поощряли…» Уже тогда возник внутренний конфликт – размышлял Лев Николаевич об одних вещах, а делал, увы, другие. К примеру, Толстой тогда не верил в Бога, в Казани он перестал ходить в церковь, молиться, держать пост. Как объясняет он сам, «сообщенное мне с детства вероучение исчезло во мне». Но когда пришла пора сдавать экзамен, он искренне молился, чтобы выдержать его. Подобная противоречивость наблюдалась практически во всем – во времяпровождении, личной жизни, учебе. В результате отучившись кое-как год – тяжело давался арабский язык – он, увлекшись лекциями преподавателя-юриста Мейера, переходит на юридический факультет, где учится еще два года, и это опять ни к чему не приводит. Лев Николаевич, имея великолепные умственные способности, отличную память, не испытывает желания учиться по университетской программе. Это снова из «области несвободы и связанных рук». Потому что все необходимые ему предметы, языки и т. д. он впоследствии быстро и результативно изучает дома.

Толстой считался странным, он был угловат, стеснителен, весь в своих мыслях, да и внешность была «неказистой». В своем кругу Льва называли Философом за его пристрастие к размышлениям. В нем удивительным образом сочетались пороки и тяга к нравственной чистоте. В четырнадцать лет братья привели его в публичный дом, на своего рода ритуал посвящения. Когда все совершилось, он рыдал, одеваясь, ему было не по себе, нечисто и неприятно, но это разбудило в нем любострастие. «Мне не было внушено никаких нравственных начал – никаких…»

Дневники Толстой стал вести с 1847 года. Первая запись гласила: «Вот уже шесть дней, как я поступил в клинику… Я получил гонорею, понимается, от того, от чего она обыкновенно получается…» Необычное начало, должна заметить. Но далее он поясняет, что «больничное одиночество оказывается необходимо ему, чтобы оглядеться, вдуматься в себя и для этого на какое-то время выбраться из потока привычного существования, который подхватив, увлекает его». Вроде бы желание изменить свою жизнь в иную сторону, но Лев Николаевич еще не раз побывает в больнице со «стыдной» болезнью. В той же записи Толстой поясняет, что «беспорядочная жизнь, которую большинство светских людей принимают за следствие молодости, есть не что иное, как следствие раннего разврата души». Здесь же Толстой разрабатывает для себя программу развития. Определяет для себя шесть правил для работы над анализом (задание от преподавателя по праву) «Наказа» Екатерины:

«1) что назначено непременно исполнить, то исполняй, несмотря ни на что,

2) что исполняешь – исполняй хорошо,

3) никогда не справляйся в книге, ежели что-нибудь забыл, старайся сам припомнить,

4) заставь постоянно ум твой действовать со всею возможною силою,

5) читай и думай всегда громко,

6) не стыдись говорить людям, которые тебе мешают, что они мешают; сначала дай почувствовать, а ежели он не понимает, то извинись и скажи ему это». Я уверена, что эти правила можно использовать и в нашей современной жизни.

Потом идет программа занятий на два года. Чего здесь только нет! Изучить капитально пять языков и усовершенствовать русский. Уделить внимание географии, сельскому хозяйству, статистике, математике, практической медицине, истории. Всего-то навсего. Написать диссертацию. Составить сочинения, то есть краткий перечень важных данных по заявленным предметам. «Достигнуть средней степени совершенства в музыке и живописи». Самое забавное, что несколькими днями ранее студент Толстой попросил увольнения из университета по «расстроенному здоровью и домашним обстоятельствам». Конечно, это не более чем предлог. Почему же Лев Толстой бросил заниматься образованием? «Меня мало интересовало, что читали наши учителя в Казани. Сначала я с год занимался восточными языками, но очень мало успел. Я горячо отдавался всему, читал бесконечное количество книг, но все в одном и том же направлении. Когда меня заинтересовывал какой-нибудь вопрос, то я не уклонялся от него ни вправо, ни влево и старался познакомиться со всем, что могло бросить свет именно на этот один вопрос. Так было со мной и в Казани. Причин выхода моего из университета было две: 1) что брат кончил курс и уезжал; 2) как это ни странно сказать, работа с “Наказом” и Esprit des lois Montesquieu (она теперь есть у меня) открыла мне новую область умственного самостоятельного труда, а университет с своими требованиями не только не содействовал такой работе, но мешал ей».