Толерасты (СИ) - Страница 2

— Ах, финансовые. Ну, что вы, это же элементарно. Там всё, как и у наших, только в вводных…

— Вот ты австриякам всё сам сейчас и расскажешь! — перебил генеральный и, взяв бухгалтера под локоток, потянул прочь из уборной.

Переговоры шли странно. Не сказать, что непродуктивно, но в высшей степени странно. Начнём с того, что при виде Бондаренко, ввалившегося в комнату переговоров с заявлением: «А вот и наш главный бухгалтер», представители заказчиков сначала хором икнули, а затем не менее синхронно заулыбались. Хотя, в общем-то, не совсем понятно, с чего бы вдруг. Ни встрёпанные генеральный с замом, ни старательно разыгрывающий из себя мебель новоявленный «главбух» к такой демонстративной доброжелательности явно не располагали.

Но и эта странность меркла по сравнению с энтузиазмом, продемонстрированным австрийцами в готовности закрывать глаза на явную некомпетентность Когана, проявленную им поначалу. Правда, немного придя в себя и сообразив, что увольнять его вот прямо сейчас, не отходя от кассы, никто вроде не собирается, он втянулся, припахал сопровождавшего иностранцев консультанта рыться в бумагах, а переводчика — переводить каждую запятую, и смог таки предоставить необходимые данные. И всё это на фоне немеркнущих и каких-то покровительственных улыбок. Коган старательно вспоминал все актуальные требования, так некстати игнорируемые им ранее, смущенно улыбался и тихо недоумевал.

Впрочем, частичный ответ на свой невысказанный вопрос и он, и его начальство получили в тот же день. Закончив со всеми необходимыми бумагами, австрийцы вежливо откланялись, пообещали самым тщательным образом и в ближайшее время рассмотреть предложение и напоследок сообщили, как они рады-счастливы обнаружить в этой суровой и дикой стране оплот разумности и либерализма.

— Ась? — не сдержался Михаил Степанович, второе по старшинству лицо в компании, бывший преподаватель права в местном институте, крайне вежливый и интеллигентный человек.

— Нам, как лицам взращенным на принципах демократии и либерализма, — вещал глава представительства заказчиков устами своего переводчика, — неимоверно тяжело работать в вашей стране. Вы же меня понимаете?

— Ась? — подтвердил Михаил Степанович.

— Как мы можем доверять тем, кто ставит во главе не индивидуальные качества человека, а такие мелочи, как его сексуальная ориентация?

— Ась? — генеральный на этот раз был удивительно солидарен со своим замом.

— Но мы рады, что смогли найти столь толерантного партнера, — закончил австриец, подмигнул икнувшему Когану и вышел.

— Так… — цепкий ум бухгалтера сложил два и ещё два, получив верный результат. — И кто мне может объяснить, на что эти толерасты намекают?

— Да, Миша, — пришел в себя генеральный, — а откуда они?..

— Да я почём?.. Стёп, а Стёп, — взгляды всех троих скрестились на секретаре, до того сидевшем тихо как мышка в самом дальнем углу комнаты, — ты чего фашистам наплел, пока нас не было?

— А что я, Николай Владимирович, — принялся оправдываться тот, — я ничего. Они спросили, где главбух, я сказал, что в отпуске с мужем. Я же не знал, что нельзя говорить. Вы ж мне ничего не сказали. А я что…

— С мужем? — окаменел Коган. — В отпуске? С мужем в отпуске? Я. С мужем. Моим мужем. Я с моим мужем…

— Два, — не моргнув глазом предложил Бондаренко.

— Что «два»? — уточнил недоглавбух.

— Два месячных оклада, и мы забываем об этом досадном недоразумении.

— Вы с ума сошли, — возмутился Коган. — Вы позволили себе вынести на обсуждение абсолютно чужих людей мою предполагаемую, я подчеркиваю — предполагаемую, личную жизнь, и надеетесь купить молчание деньгами? Вы вообще в курсе, что в нашей стране клевета уголовно наказуема? Вы представляете, какую душевную травму нанесли мне своими действиями? Четыре.

— Два, — торговаться генеральный умел. — И не вешай мне лапшу о своей тонкой душевной организации.

— Три и недельный оплачиваемый отпуск.

— Договорились.

— Вот и ладненько, — довольно улыбнулся Коган. — Нет, всё же, что ни делается — всё к лучшему!

Ни он, ни облегченно вздохнувший генеральный ещё не знали, что ровно через три дня от австрийцев придёт согласие на предложенные условия и приглашение на торжественный фуршет по поводу начала сотрудничества.

Всем.

С супругами и спутниками жизни.

========== Часть 3 ==========

У Романа Матвеевича Когана сложилось навязчивое впечатление, что из отпуска он вернулся в какую-то другую компанию. Доброжелательные улыбки сотрудников, нескончаемый поток приглашений «заглянуть в перерыве на чаёк», преувеличенный восторг по поводу очередной медвежьей услуги… В местном филиале Датского королевства что-то явно пошло наперекосяк.

— Господи, твоя воля, конечно, — затравленно втягивая голову в плечи, шептал Коган, прячась в подсобке от особо активной девицы из отдела кадров, всенепременно возжелавшей накормить его возмутительно некошерными котлетами по-киевски, — но что-то я как-то очкую. Ты б не мог немного сбавить обороты?

Бывшему младшему бухгалтеру, а ныне — и. о. главбуха, было невдомёк, что пока он прохлаждался в отпуске на прополке картошки, недремлющее начальство провело с остальными сотрудниками разъяснительную беседу о толерантности, суть которой сводилась к следующему: любить, холить, а если, не дай Боже, эта дрянь решит уволиться — все отправитесь за ним следом. «Отправляться» никто не желал, а потому дрянь как могли любили, холили и так далее по списку вплоть до слежки с целью выявить «общие интересы» (тут мужская часть коллектива нервно вздрагивала, крестилась и бормотала то ли «Боже упаси», то ли «данунах»).

География когановских интересов оказалась весьма обширной и, как и сам Коган, ввергла горе-следопытов в ступор. Сочетание бильярда и кондитерского кружка было ещё туда-сюда, но еженедельные посещения балета затруднились оценить по достоинству даже самые интеллигентные из них. Что не помешало, впрочем, затравить бухгалтера навязчивыми просьбами объяснить, чем отличается фуэте[1] от па-де-дё[2] и когда же, наконец, будет идти постановка Бэтмена[3].

Вредный Коган оставался верен своей репутации, о балете говорить не хотел и рецепты давал настолько несъедобные, что у местных кумушек даже возникли подозрения, а не издевается ли он. Вот с бильярдом дело поначалу сдвинулось с мертвой точки, но играть на интерес Роман отказывался, а обыграть его ни у кого не получалось. Так что тут отступиться заставило уже опасение за собственное финансовое благополучие.

И уж полное недоумение вызвало то, что бухгалтер был аж целых два раза замечен в стриптиз-клубе. Во время представления. Женского. Это, правда, не стало достоянием общественности по простой причине — у свидетелей не нашлось достойного в глазах собственных супруг объяснения, что они сами там делали. Коган-то, ясно дело, чем там занимался — следы заметал, а вот что по этому поводу может сказать добропорядочный семьянин, природе пока неведомо. «Вот хорошо устроился, пидорас! — завистливо вздыхали они и продолжали: — Ещё и в бильярд играет, когда хочет, еврей хренов».

Начальство от подчиненных ушло недалеко: и так и этак заигрывая с Коганом, всячески старалось донести до зашоренного и запуганного, гнобимого ранее гея, что, мол, бояться больше нечего, выходи, шкаф открыт, мы даже дверь подержим и дорожку красную постелем. Гей выходить не хотел. То ли не доверял, то ли вновь проявлял свой дрянной характер. Дата «Х» всё приближалась, до фуршета оставалось каких-то две недели, и генеральный решил, что хватит с него пируэтов.

— Роман, — решительно начал он, пригласив сотрудника к себе в кабинет на доверительный разговор. — Мы тут все люди взрослые. — Коган приподнял бровь, являя собой пример внимания. — Понимающие. — Коган согласно кивнул. — Либеральные. — Коган хрюкнул, выбиваясь из образа, что заставило Бондаренко свернуть намеченный, было, план беседы и закруглиться лаконичным: — Хрен с тобой, делай каминг-аут.

— Чего? — бухгалтер вполне достоверно изобразил непонимание. — Да что вы себе?..