Толераниум - Страница 56

Петухов чуть замялся от собственной смелости. Конечно, замахнулся, решил, так сказать, оглоушить, чтобы в соответствии с законами восприятия народ сначала возмутился, потом утих, а следом – согласился. Никакого возмущенного воя, который по плану ожидался на этих словах, не возникло. Публика оставалась спокойной, почти равнодушной, а седой богатырь продолжал согласно кивать, скрестив пальцы рук на животе. Виталик даже усомнился, стоит ли произносить эту фразу много раз, чтобы она утратила новизну, прописалась в сознании и не казалась столь уж дикой. Привыкли же к меньшинствам, к современному искусству, к ипотекам, в конце концов… Все-таки толерантность – это вещь! Охранная грамота, гарантия установления нового миропорядка.

Виталик знал, что раскачал публику, еще небольшое усилие – и он перетянет на свою сторону весь зал. Политическая апатия рабочего класса объяснялась невысоким образовательным уровнем. Ничего, Петухов здесь именно в связи с этим!

– Бегать по улицам и площадям с портретами покойников – это средневековая дикость, которая вызывает у цивилизованного Запада ужас и недоумение, – продолжал Виталик. – «Бессмертный полк» – демонстрация варварской отсталости с целью навязать населению особое мировоззрение, убедить толпу в собственной исключительности, внедрить в сознание идею о загадочной миссии, которая совершенно не совпадает с прогрессивными западными идеалами. Противопоставить единому коллективному мнению свое собственное, основанное на давно забытых исторических фактах, – значит проявить несогласие и неповиновение, культивировать устаревший взгляд на тщательно выверенный, продуманный и согласованный лидерами свободного мира ход истории. Наш долг – прекратить это безобразие…

По окончании выступления Виталик с плохо скрываемым торжеством поинтересовался, есть ли у слушателей вопросы. Если нет, то все свободны. Народ не торопился расходиться, а его новый друг с достоинством поднялся с кресла и стал пробираться на сцену. Виталик занервничал, представив, что здоровенный мужик полезет обниматься. Но тот даже не смотрел на Виталика. Одной рукой мужчик прихватил обтянутую дерматином банкетку из прохода и водрузил ее на середину сцены. Петухов предположил, что сейчас будет дискуссия, в которую ему не очень-то хотелось вступать. Правда, жарких споров не предвиделось. Слишком вялая аудитория. Седовласый великан остался на сцене рядом с банкеткой. Виталик рассмотрел у него на груди значок «Ветеран труда». Ветеран, ничуть не стесняясь, начал зачем-то расстегивать ремень на штанах. Два молодых металлурга, не сговариваясь, ловко подхватили Виталика под руки и бережно уложили на дерматиновое ложе животом вниз. Один из них уселся на пол в изголовье лектора и захватил запястья лектора, а второй придавил спину Виталика к банкетке.

Ветеран труда, сложив ремень вдвое, слегка ударил себя по ладони.

– В самый раз, – заключил ветеран и направился к Виталику.

Лектор завизжал. Пронзительно, заливисто – на полном дыхании.

– Вы что делаете, с ума сошли? Это насилие!

– Да уж какое тут насилие, – проворчал усатый. – Так, ремня отцовского, в помощь разуму, уж коли тебя почтенный твой родитель не вразумил.

С издевательским спокойствием его выпороли ремнем. Каждый удар ремня по филею сопровождался исторической справкой о событии ВОВ.

Удар – и он узнал, правильную информацию об Орловско-Курской дуге, еще удар – и он узнал, сколько «демократических» европейских стран присоединились к гитлеровской коалиции. Ремень взвивался в воздух и опускался на задницу Петухова, открывая правду об ужасах Ленинградской блокады, об умирающих от голода женщинах, детях и стариках. О Сталинградской битве, о Доме Павлова, который покорители Европы не смогли отбить у тридцати молодых бойцов.

Историческая часть назидания сменилась просветительской. Со следующим ударом ремня в память Виталика врезалось, что никакая сытая жизнь не заменит честь, совесть и справедливость.

– Друзья твои победу не празднуют, потому что у них ее не было, – приговаривал ветеран. – И они никогда не поймут, что такое массовый героизм. Для них это – не норма. Потомки инквизиторов и помощники фашистов не имеют права обучать демократии победителей. А то, что тебя, недоумка, научили страну свою называть агрессором, так это – от страха и трусости. Боятся, бестолочи, потому что кишка тонка. Ни поработить, ни уничтожить. Заноза мы для них.

Показательная порка превратилась для опытного лектора в познавательный экскурс, сопровождающийся болезненными ударами для улучшения памяти.

Теперь Петухов хорошо усвоил, что между Россией и Западом очень большая разница. Например, молодые здоровые мужики, бегущие от войны из своей страны, на Западе называются беженцами, а у нас всегда назывались дезертирами.

– И еще, милок, заруби себе на носу: в нашей стране рождаются мужчины и женщины, а у них – плоды толерантности. Или демократии. А может, либеральности. В общем, непригодные для продолжения рода. Зато с охранной грамотой от Комитета по правам человека. Хочешь, этот комитет твоих детей охранять будет?

Великан заботливо протер ремень и неторопливо вдел его в штаны.

Полученная Виталиком историческая справка помешала вызвать такси. Задница горела огнем. Придется ехать стоя. Замерев колом от боли и холода на автобусной остановке, Виталик саркастически думал, что недооценил металлургов. Скорее всего, на предвыборных плакатах станет узнаваемым не лицо, а совсем другая часть тела будущего мэра. Переоценка ценностей вновь сузила мировоззрение Виталика до меркантильных и низких потребностей. Он вспомнил, что сука-жена снова начнет вымогать денег на шубу и сапоги, дети – смотреть с брезгливым сочувствием и тревожным недоумением. Добравшись до Толераниума, Петухов закатил грандиозную истерику. Он потребовал люксовую палату в ВИП-клинике и персональную круглосуточную сестру с приличными внешними данными и бюстом не меньше четвертого размера.

Его отправили в обычную городскую больницу и посоветовали пить валерианку. На больничной койке у него было время обдумать свою жизнь и взвесить все риски. Опытный лектор больше всего переживал, что подлые журналюги отнесут его к неудачникам. Заклеймят «терпилой», которого то из окна выбрасывают, то по жопе ремнем хлещут. При такой репутации – прощайте, мечты. Ладно – задница! Как-нибудь заживет, а моральная травма и душевный надлом останутся надолго, может быть – на всю жизнь…

Телевизионщики явились нежданно. Они бесцеремонно вломились к нему в палату и пожелали взять интервью. Признаваться на камеру в публичном унижении Виталик не собирался. С него хватало плохо скрываемых ухмылочек медперсонала при осмотре больного места. Им бы так надавали!!! Циничный молодой фельдшер, гнусно оскалившись, заявил, что с такой травмой достаточно в домашних условиях поделать примочки на ягодицы.

– Я отказываюсь давать интервью, – заявил Виталик. Съемочная группа не сдвинулась с места, а корреспондент выбежал из палаты для срочного звонка. Вернувшись, он приблизился к Виталику и прошептал:

– Тройной гонорар!

Репортаж получился хороший: в нем не называлась пострадавшая часть тела и не упоминалась воспитательная миссия показательной порки. Пациента объявили жертвой агрессии народных масс, которые ожесточились от безысходности, голода и давно назревшей потребности в смене власти.

С легкой руки телевизионщиков, выйдя из больницы, опытный лектор Виталик Петухов начал кочевать с одного ток-шоу на другое и делиться опытом, как пережить насилие и выйти победителем. Он упивался славой и гонорарами и теперь считал, что жизнь удалась. Возвращаться в Толераниум жертва насилия не планировала, и решение о дальнейшей судьбе Петухова пустили на самотек, надеясь на скоротечность эфирного счастья.

Медийность Петухова померкла в один миг, когда неизвестно откуда на его голову свалилась конкурентка.

Очень немолодая и очень тощая эксцентричная особа в странных нарядах с нескрываемым удовольствием рассказывала свою историю о том, что тридцать лет назад ее изнасиловали прямо на рабочем месте – в кабинете руководителя. Руководитель был тогда изрядно старше, а на сегодняшний день и вовсе почил. Мало того, после изнасилования девушка, чтобы сохранить честь, была вынуждена выйти замуж за того самого насильника. Трудно передать словами, в каком аду она прожила долгие годы, подвергаясь регулярным насильственным действиям. Но именно сейчас пришло время правды, свободы и терпимости! Здесь тетя запнулась, но быстро поправилась: нетерпимости. Бабуля вновь оплошала и, сконфуженно озираясь, вопросительно прошептала: толерантности… Но затем собралась и, взяв себя в руки, продолжила: