«Тойота Королла» - Страница 3

— Следовательно, вас там считали преступником?

— С некоторых пор. Когда мой оптимизм, усвоенный с молоком матери, стал испаряться. Думаю, вам будет интересно знать, как на моей родине, в стране победившего социализма, понимают разницу между оптимизмом и пессимизмом. Хотите знать?

— Я слушаю.

— Это, собственно, особенно полезно усвоить обожателям коммунизма на далеком и безопасном расстоянии. Пессимистом там считают того, кто полагает, что уж так все плохо — хуже и быть не может. А оптимист… тот верит, что может быть и хуже.

Майра не рассмеялась.

— Не смешно? — вскинул он брови.

— Печально, — вздохнула она. — Я утешаю себя тем, что вы такой мизантроп лишь на пустой желудок. Скоро я вас накормлю и вы запоете по-иному. На всех континентах, под всеми широтами одна и та же древняя, как мир, аксиома: с мужчиной приятно иметь дело, только когда он сыт. Натощак в нем проявляются все дурные качества. Так что я даже рада слышать ваши рассуждения на пустой желудок. Лучше узнаю, с кем предстоит проехать столько миль. Можно вас спросить?

— Пожалуйста.

— Почему я вам показалась обожателем коммунизма? Ничего подобного я вам не говорила.

— Зачем говорить? Людей этого сорта я узнаю без слов. По некоторым приметам. Америка мне позволила лицезреть таких обожателей в немалом количестве. Сидя в сытой и богатой стране, пользуются всеми ее благами и завидуют, правда, на словах, тем, кто обитает в коммунистическом раю. Впроголодь и совершенно без всяких прав. Без которых вы, американцы, и не мыслите своей жизни. Как, например, без кислорода… или без автомобиля.

Майра на миг обернулась к нему, и глаза ее сузились.

— Ошибаетесь, я не так наивна. И к поклонникам русского коммунизма себя никогда не причисляла. Мне очень многое не нравится у нас в Америке. Это верно. Но разве это дурно — желать своему народу лучшей доли?

— Какой лучшей?

— Без язв капитализма.

— Следовательно, социализм?

— Пожалуй… Но с человеческим лицом. Олег рассмеялся.

— Слушайте, моя милая спутница. Вы — очаровательны. Вы мне очень нравитесь. И я не хочу, чтоб хоть что-нибудь в нашем с вами путешествии мешало мне любоваться вами. Сделайте мне одолжение, о социализме с человеческим лицом больше не упоминайте… хотя бы в моем присутствии. Социализм не имеет лиц, дорогая моя. Ни человеческих, ни каких-либо других. У него морда. Всегда одна и та же. Звериная. Какими бы фиговыми листками он ни прикрывался. Я это говорю, чтоб вы знали мое мнение и не строили никаких догадок на предстоящем нам долгом совместном пути. Сделаем это путешествие приятным во всех отношениях. Ну ее к черту, политику! Говорить с вами о ней — грех. Такие женщины созданы для иного…

— Для постели?

— Ну, зачем так грубо! Для приятных и волнующих бесед. Вполголоса. С замирающим сердцем.

— Все ясно! Знаете, кто вы?

— Кто, если не секрет?

— У нас в Америке таких называют: мэйл шовинист пиг. Не знаю, есть ли в русском языке адекват этому выражению?

— Нет. По-русски это звучит набором отдельных, трудно соединимых слов — мужчина, шовинист, свинья.

— Видите, насколько английский язык богаче, — усмехнулась Майра.

— Особенно в ваших устах.

— Эй, послушайте! Да не собираетесь ли за мной приволокнуться? Ваша речь стала слишком медоточивой.

— Вам это неприятно?

— Нисколько. Но, если вы натощак такой дамский угодник, могу себе представить, каким вы будете после сытного ужина.

— Пугаетесь?

— Нет. Сгораю от любопытства.

— Такой разговор мне по душе. Чтоб не томить вас и сполна удовлетворить вашу любознательность, лучший выход — свернуть к первому же ресторану и вперить взоры в меню.

— Зачем же к первому? Выберем что-нибудь попристойней. Я эти места знаю. Как вы относитесь к ориентальной кухне?

— К какой именно? Китайской? Японской?

— Скажем, китайской.

— Положительно.

— Прелестно. Впереди имеется весьма недурной ресторан. Вам понравится. Хотите, для начала я оплачу счет?

— С какой стати? Не лишайте меня жалких остатков мужского достоинства.

— Ни в коей мере не собираюсь чего-либо вас лишать. Дело в том, что мы с вами не любовники и, полагаю, ими не будем. Мы — на равных. Делим все расходы пополам. Такой был уговор? Поэтому, что изменится в мире, если я оплачу этот ужин, а вы — следующий? Мне не нужны ни ваши ухаживания, ни ваше покровительство. Я достаточно сильна сама и не ищу широкой мужской спины, за которой можно так уютно укрыться. Мы — равные партнеры. Возможно, даже расстанемся товарищами. Но ничего больше. Вы меня поняли?

— С полуслова.

— Я рада. Значит, ужинаем? Наберитесь терпения. Это уже недалеко.

— Так. А можно, я задам вопрос?

— Пожалуйста.

— Вы замужем?

— Нет. Но была.

— Уже успели?

— В России разве поздно выходят замуж?

— Я не то имею в виду. То, что вы успели развестись… так рано.

— Для этого большого ума не надо. Сколько, вы думаете, мне лет?

— Ну, по крайней мере, — протянул он, — вы, пожалуй, вдвое моложе меня.

— Пожалуй, — согласилась она.

— Все! Мое любопытство удовлетворено.

— Фантастика! — вдруг улыбнулась она.

— Что вы находите фантастичным?

— Весь мир содрогается, кипит, машет кулаками. Два гиганта — Америка и Россия суют друг другу в нос водородные бомбы… И все кругом замирают в ожидании апокалипсиса. А тут… в теплой Калифорнии на сто первой автостраде сидят рядышком американка и русский… И мирно болтают… И даже испытывают симпатию один к другому. Вы ничего в этом не находите удивительного?

— Дорогая моя, я давно уже перестал удивляться. Даже не удивлюсь, если мы воспламенимся взаимной страстью… как Ромео и Джульетта.

— Не думаю, — усмехнулась она. — Правда, если мне память не изменяет, Ромео мог бы вполне быть вашим сыном.

— А знаете, сколько было Джульетте? — парировал он.

— Шестнадцать? — неуверенно сказала она.

— Тринадцать.

— Не гожусь я для этой роли, — рассмеялась Майра. — Вдвое моложе меня… Не получается. Поищите какой-нибудь более подходящий пример.

— Жаль, — вздохнул он. — Я бы предпочел быть в возрасте Ромео. Боже, скольких ошибок я бы избежал!

— И сотворили бы кучу новых.

— Не сомневаюсь. Но те, что я уже совершил, необратимы. Мало осталось времени что-нибудь исправить. Нет дистанции для разбега. Ведь мне все начинать сначала. А впереди уже явственно видны ворота.

— Какие ворота?

— Обыкновенные. Кладбищенские.

— Ну, с вами, действительно, не соскучишься. Только и норовите нагнать тоску. Неужели все русские такие? Я совершенно другими представляла их.

— Какими?

— Ну, по крайней мере, как мой дедушка Сол.

— Он что, из России?

— Из Польши. Но тогда Польша была частью России. Я — американка в третьем поколении. Не только мои родители, но и их родители — американцы. Лишь один дед приехал мальчиком из Старого Света. Из России. И я его больше всех люблю. Точнее сказать, его одного я и люблю в моей многочисленной родне. А насчет ворот вы глубоко заблуждаетесь. На американских кладбищах нет ворот. Как нет и оград. Все открыто. Свободная страна.

— Вы язва! — рассмеялся Олег. — С вами надо держать ухо востро.

— И это вас затруднит?

— Нисколько. Терпеть не могу размазни. Ни рыба ни мясо. Общение с острыми людьми полирует кровь, не дает ей застояться. Я в самом деле рад, мне очень повезло с попутчицей.

— Надеюсь, и я не прогадала.

— Постараюсь. Из последних сил. Оправдать ваши надежды.

— Сейчас мы укрепим ваши силы хорошим ужином. Подъезжаем.

Справа от автострады мелькнула освещенная реклама китайского ресторана с указателем поворота через полмили. Мы послушно приняли к сведению эту рекомендацию и вскоре затормозили перед гирляндами цветных китайских фонариков, обрамлявших вход в ресторан. В низком, но просторном зале, с такими же фонариками под темным потолком, было не много посетителей, и Майра с Олегом долго выбирали, за какой из свободных столов им сесть. Наконец, нашли в углу у стены уютный столик на двоих. Не знаю, сознательно ли они сделали этот выбор, но меня это порадовало: с моего места на автомобильной стоянке видны были в окне макушки их голов, склоненных над меню. Китаец-официант в желтом фирменном кителе терпеливо замер у стола с блокнотом в одной руке и карандашом в другой. Крохотный цветной фонарик, стоявший посреди стола, озарял их сосредоточенные лица.