Точка отсчета - Страница 1

Стремительный взлет популярности Виктора вроде бы заставляет начать с конца – с того времени, когда имя его стало известно очень многим. Черные дни августа 1990 года, трагедия, разыгравшаяся в Тукумсе под Ригой, нескончаемый поток писем и звонков – всё это подвигало меня взяться за перо и вновь вспоминать спряжение глаголов и заковыристый синтаксис русского языка. Однако наша с Витей совместная жизнь требует диаметрально противоположной точки отсчета во времени и пространстве, когда о нём не знал никто или почти никто.

Поэтому начинаю с марта 1982 года, когда мы, собственно, и познакомились. Теперь сама по себе тема эта, затасканная бесконечными интервью, которые приходилось давать после гибели Вити, стала приобретать какое-то особое значение. Всем хотелось бы увидеть в молодом Цое черты, определившие и его популярность, и даже случившуюся трагедию. Однако начало его музыкальной карьеры, если отбросить излишнюю мнительность, присущую его бесчисленным почитателям, не имело никаких роковых предзнаменований. И хотя звезда его уже горела, разглядеть её тогда могли очень немногие.

…В тот день мне пришлось отправиться на вечеринку к друзьям, с которыми давно не виделась. Собственно, был день рождения. Ситуация была такая. У меня был один знакомый, с которым у нас совпадают дни рождения. Он в тот год очень активно себя повел и хотел справить день рождения совместно. Я же этого не хотела, поскольку уже была, можно сказать, солидной дамой, работала в цирке заведующей цехами постановочной части и мне светило место замзавпоста. И вообще мне уже было не интересно. Я справила день рождения так, как считала нужным дома, но он меня очень звал. Я ему сказала: «Саня, я, конечно, приду к тебе на день рождения, но только ты, пожалуйста, не афишируй, что оно ещё и мое, потому что какого-то активного участия я принимать не хочу».

Дойдя по бумажке с адресом до какой-то жуткой коммуналки в центре, я увидела там своих старых знакомых, которых давно не встречала, и мне сказали, что будут ещё Рыба с Цоем. Рыба – это Лёша Рыбин, которого, как и Витю, я тогда не знала. «Кто такие?» – думаю. Но меня это тогда совершенно не взволновало.

Это было пятого марта… Цой вошел – подбородок вперед, уже тогда, – и говорит: «Меня зовут Витя». Потом, естественно, все напились, начался полный бардак, все сидели друг у друга на ушах, и тут мне что-то понравилось. «У-у, какой щенок – Витя его зовут!..» И я ему взяла и написала губной помадой чуть ли не на физиономии свой телефон. С этого и началось. Цой начал звонить мне домой, я тоже начала ему звонить…

Он очень болезненно относился в то время к тому, что младше меня и что я обладаю каким-то заработком – по тем временам оглушительным (я тогда получала 150 рублей в месяц), и что у меня есть какие-то монументальные костюмы, в которых хоть на прием иди. А он сам себе шил штаны. Очень ловко, кстати, это у него получалось. И всё так текло, текло…

Очень большую роль в наших взаимоотношениях сыграл дом Майка, с которым я была давно знакома. Мы были бездомные. У Цоя в «Безъядерной зоне» есть такая фраза: «Ребенок, воспитанный жизнью за шкафом», – это про нас с ним. Потому что нам абсолютно некуда было пойти. Моя мама, при её обаянии и теперешней дружбе со всеми музыкантами, тогда никак не могла понять, что же всё-таки происходит. Ей казалось, что вот-вот и я буду устроена в жизни по кайфу, а тут появилось это создание, которое к тому же ни гу-гу не говорит.

У Цоя тоже была проходная комната, родители, ещё тётя какая-то… В общем, безумная ситуация. Так мы и болтались. В день проходили офигенное количество километров, потому что погодные условия не всегда позволяли сидеть на лавке, и маленькая, похожая на сосиску, комнатушка Майка и Натальи, где они до сих пор живут с сыном, была единственным местом, куда можно было придти и расслабиться.

От меня тогда вообще отскакивала всякая информация о питерских музыкальных кругах. Образование на эту тему включало майковскую «Сладкую N», какой-то альбом «Аквариума», не застрявший ни в голове, ни в сердце, и поход на концерт в тогда уже функционирующий рок-клуб. С концерта я сбежала после героического опуса «Россиян» про хризантему и чертополох.

Через какое-то время, опять же где-то в гостях, у Вити в руках оказалась гитара. Помню, я испугалась – мне уже приходилось выслушивать сочинения моих разнообразных знакомых. Ничего, кроме тихого ужаса, я при этом не испытывала. Но Витю, после того как он спел своих «Бездельников» и «Солнечные дни», захотелось попросить спеть ещё.

Чувство, которое я испытала, услышав его впервые, скорее можно назвать изумлением, а не восторгом. Потому что… Потому что потому. Короче говоря, не ожидала я от девятнадцатилетнего Цоя такой прыти!

Мне стало скучно ходить на работу. Цирк стал пахнуть плесенью. Скачки по служебной лестнице вдруг показались лишенными смысла. Мне захотелось стать бездельницей.

Витя притащил аквариумский «Треугольник» и рассказал, что с помощью Боба и его друзей заканчивает записывать свой первый альбом. Это был знаменитый теперь альбом «45», в котором, кроме Вити, учавствовал Рыба в качестве гитариста и многие музыканты «Аквариума». Еще Рыба исполнял обязанности менеджера группы «Кино». Собственно по тогдашнему статусу группы это ничего не означало.

Правда, именно Рыба познакомил Витю с Каспаряном, но это произошло позже, а тогда они записали первый альбом и готовились к первому концерту в рок-клубе.

Я не очень хорошо помню этот концерт. Меня удивило, что Витя совершенно не нервничал перед первым своим выходом на сцену. Толко спустя некоторое время я поняла, что это не так. Просто волнение его было совершенно незаметно для посторонних.

Итак, Витя старался, Рыба очень старался, старались также помогавшие «киношникам» Дюша, Фан и БГ. На последней песне выскочил даже Майк. Но, не смотря на все старания, ничего путного не получилось. Что-то было! Однако неприятный осадок от первой неудачи испарился довольно быстро.

В городе наступило «+25 – лето». Началась летняя маята. Меня опять потянуло на вступительные экзамены в «Муху», куда мне ни разу ни разу не удавалось сдать хотя бы стабильно. Я железно что-нибудь заваливала.

В то лето я уже сама не была уверена – стоит ли затевать это вновь? Но привычка оказалась сильнее, и я опять подала документы. Когда Витя об этом узнал, молчаливому его возмущению не было предела. По его мнению, было нужно, то есть просто необходимо, поехать к Черному морю и жить там в палатке. И потом, зачем поступать, если это вообще не нужно?

– Ты что, хочешь стать художницей? – спросил он так, будто я добровольно собиралась вступать в коммунистическую партию.

Я, конечно, сказала, что не хочу, – и не стала. Более того, в «Мухе» больше никогда не появлялась. Мне стало совершенно наплевать на дальнейшую мало-мальскую деятельность, и все принцыпы, которые казались правильными целых 23 года, улетучились как дым.

Я уже потихоньку стала помагать ему в работе и учасвовать в его мытарствах. Стала что-то понимать во всей этой музыкальной кухне. Но всему этому ещё только суждено было случиться, а пока мы быстренько наковыряли каких-то книжек, снесли их в «Букинист» и купили билеты на поезд.

До отъезда оставалось недели две. Рыбе удалось к тому времени «нарыть» в Москве какие-то квартирные концерты с помощью Сережи Рыженко, с которым они тогда очень дружили. О поездке мы узнали за две часа до отхода поезда. Мы заметались по квартире, собирая вещи, мой скотч-терьер Билл, обладавший сквернейшим характером, тоже ужасно занервничал и сперепугу, что его сейчас бросят навсегда, прокусил Вите руку. Пока ночью мы тряслись в жутком сидячем вагоне, рука посинела и надулась, как подушка.

Несмотря на это, «квартирники» были мужественно отыграны, и мы отправились в гости к Саше Липницкому. Кстати, на одном из этих концертов Витя впервые пересекся с Густавом, однако их дружба и совметная работа началась только года через два.